Пираты с озера Меларен
Шрифт:
— Слушай меня внимательно, — говорила тетя Бетти. — Вот здесь была поварня, а здесь больничный покой, здесь — общая горница, а тут, среди колонн, бродили монахи и…
Будто подыскивая нужное слово, тетя Бетти скрестила руки на животе, склонила голову набок и, задумчиво шевеля губами, делала странные движения пальцами.
— Они носили с собой вязанье? — хотел подсказать ей Нильс, потому что единственным, походившим на движение пальцев тети, было вязание.
— Да нет же, они носили на голове венец из роз, на шее у них была длинная жемчужная нить, и они перебирали жемчужины, вознося молитву за
— Ну и ну! — произнес Нильс.
— Это — церковь, — объяснила тетя Бетти и так широко откинула руку, что платье под мышкой у нее лопнуло по шву. С тетиными платьями вечно что-нибудь случалось.
— Монахи завозили семена из чужеземных стран, — сказала тетя, но Нильс видел лишь обычную зелень, которая росла повсюду.
— Ну, а их враги? — спросил он. — Ведь должны же у них быть враги, раз они строили дома с такими толстыми стенами.
— Не было у них врагов, они пытались любить всех людей.
— А не было ли у них кладов, которые они зарывали в землю? — Нильс читал, что монахи были по крайней мере порядочными обманщиками, когда речь шла об имуществе и золоте.
— Мда… — выразительно произнесла тетя, но у Нильса уже пропал всякий интерес к монахам. Живя в старину, да еще в крепости, можно было бы во всяком случае быть чуточку попривлекательней!
— Когда народ перестал верить в папу римского и в католическую церковь, монастырь разрушили, — продолжала тетя. Они спускались вниз по дороге под сенью высоких берез к ее крошечному и славному автомобильчику. У тети, конечно, был не обычный автомобиль, а такой маленький симпатичный тарантасик, над которым смеются и острят, оборачиваясь вслед, люди. Это вместо того чтобы купить себе какую-нибудь шикарную модель! И вдобавок еще до чего ж скверно водила она машину!
Они влезли в автомобиль, и тетя заставила его сначала немного пофыркать, потом немного покланяться, прежде чем они рывком сдвинулись с места. Столько глупостей за один раз могла натворить только тетя Бетти! «Да, — подумал Нильс. — В хорошие времена жили монахи. Короли расхаживали в горностаевых мехах, в красных плащах, с короной на голове и всякое такое. А рыцари разъезжали в доспехах и могли сражаться сколько хочется и когда хочется. Вот это была жизнь, так жизнь!»
А в доме у Нильса, там, где жил он! Ха! Дома на станции Ура, где все отцы или трудятся на фабрике или учат детей всех тех, кто трудится на фабрике! Все знали друг друга и никто не был плох, все были обычные нормальные люди! Самое дурное, что они могли сказать, так это то, что кто-то чешет голову карандашом, или ест ножом, или еще что-нибудь в этом роде.
Дома ему было уютно с отцом, мамой и сестренкой Йентой. Правда, мама могла бы быть чуточку поласковей. Ничего бы страшного не случилось, стирай она чуточку поменьше и будь хоть чуточку помягче. И все же она была еще лучше многих матерей. Конечно, он понимал: надо быть благодарным, если живешь так, как живешь ты, и ужасно было слушать о стародавних временах, когда учителя расхаживали с тростью по школе и дубасили всех подряд. Но если бы хоть раз в жизни подстерегала его пусть крошечная, но опасность, если хоть раз ему пришлось чего-нибудь бояться, в чем-то участвовать, бороться и побеждать! Но нет! Не у него дома! Не на станции Ура!
Единственным человеком во всей
Но все эти маленькие древние домишки, за исключением Домика Бетти, исчезли уже давным-давно.
— А вот и Волчья пустошь! — сказала тетя. — Здесь можно поесть!
Обширная, опаленная солнцем равнина раскинулась перед ними. Сразу было видно, что это место стрельбищ. Наверху, на косогоре, стояли мишени, а вдоль дороги тянулись деревянные казармы и проволочные заграждения. Вокруг ни одной живой души, ни единого ребенка, собиравшего ягоды.
Нильс приподнялся, чтобы разглядеть подъезжавший к пустоши большой темный автомобиль. Когда автомобиль остановился, из него выпрыгнули одна за одной несколько собак в ошейниках. Следом за ними вышло столько же мужчин, прикрикивающих на собак, чтобы они успокоились. Грозный оскал блестящих зубов и длинные острые клыки делали собак такими свирепыми на вид, что Нильс поджал под себя ноги, а тетя перестала петь.
— Аякс! Аякс! Смирно, Аякс!
— Томми, сюда!
— Фу, Пан!
— Донна, сюда, Донна!
— Кари! Ну, Кари же!
Отрывистый лай собак, переходящий в звонкий визг, заглушал эти крики.
— Это полицейские овчарки, — сказала тетя Бетти.
— Полицейские овчарки очень опасны, — подхватил Нильс. — Пожалеешь того, кто попадется им в лапы!
— А по-моему, вид у них добрый, — сказала тетя.
— Отец говорил, что он видел, как во время войны [73] немцы делали из таких овчарок настоящих бешеных волков. «Обезумевшие хищники!» — говорил он.
73
Имеется в виду период оккупации Норвегии 1941–1945 гг.
— С ними наверняка жестоко обращались, — заметила тетя. — Этих, судя по их виду, обихаживают порядочные люди.
— Такие собаки, если захотят, могут убивать людей, — продолжал Нильс.
— Люди тоже, к несчастью, это делают, — заметила тетя Бетти. — Так что собаки ничем от них не отличаются.
— Они их так ужасно бьют! — твердил свое Нильс. — Часами лупят, чтобы они рассвирепели.
— Что-то не похоже, — бросила тетя. И действительно, собак гладили, почесывали за ухом, когда они делали то, что надо. И никто из проводников не произносил слов хуже чем «Фу!», когда овчарки не справлялись с заданием.
Самым крупным и громогласным из всех собак был Пан. Аякс уступал ему в силе, но был более нарядной масти — черно-золотисто-коричневой. Они были самыми младшими, во всяком случае, самыми игривыми. Две суки, Кари и Донна, были ниже ростом и более степенны.
Потом проводники пошли через плац, а собакам дали команду лежать.
Собаки подчинились приказу, хотя их распирало желание бежать.
— Донна! — выкрикнул проводник.
Коричневая, легкая овчарка, вскочив на ноги, помчалась стрелой за хозяином.