Пираты с озера Меларен

Хопп Синкен

— Ты что-нибудь оттуда взял с собой?

— Не-ет, ничего не брал.

— В чем дело? — спросил отец.

— Не ты взял пакет, величиной с маленькую обувную коробку, а в нем — часы?

— Нет, — ответил Нильс и облегченно вздохнул, потому что в этом-то он был абсолютно уверен. Это так похоже на Монсена — натравить на него полицейского только потому, что он хлопнул дверью, или у него был бессовестный вид, или что-нибудь в этом роде. Монсен был кислый, как уксус, так что о нем можно

было подумать все что угодно. Но пакетов Нильс, во всяком случае, не брал.

— Ты абсолютно в этом уверен?

Веселое лицо Нильса, на котором читалось облегчение, приобрело выражение, хорошо знакомое его матери. Губы упрямо сжались, глаза сузились… Это означало — он сказал то, что сказал, а теперь — будь что будет. Он смотрел на Йоханнессена, не произнося ни слова.

— Ну, отвечай!

— Я уже ответил!

— Я спрашиваю еще раз!

— А я еще раз не отвечаю!

— Ну, Нильс! — сказала мама.

— Это трудно, да! — улыбнулся Йоханнессен.

Этого Нильс не ожидал.

— Мы вынуждены спрашивать долго, понимаешь. Так мы работаем, и тебе придется с этим смириться. А теперь послушай меня: зла я тебе не желаю. Это — пакет, посылка с часами, который после обеда исчез из лавки Монсена. Он говорит, что ты — единственный, кто заходил в лавку с тех пор, как он получил посылку и пока не хватился ее. Он говорит, что абсолютно в этом уверен. Если ты слямзил коробку, чтобы позабавиться и посмотреть, удастся ли тебе это, или чтобы подразнить Монсена, ты должен сейчас же об этом сказать. Тогда мы прикроем дело и болтать о нем больше никто не будет. Мы скажем, что это мальчишеская шалость. Но если ты будешь стоять на своем и утверждать, что не брал пакет, нам придется доскональнее расследовать это дело. И если мы найдем коробку, дело приобретет для тебя серьезный оборот. Она — дорогая, понимаешь!? Она дороже, чем ты, быть может, рассчитывал. Если ты выложишь ее сейчас…

— Остаток проповеди сохрани для себя…

— Ну, Нильс! — повторила мама.

— Ты взял пакет?

— Я отвечаю тебе снова, — сказал Нильс. Он был так зол, что почти не мог говорить, в горле у него застрял комок. Чуть не плача, он судорожно глотал, не в силах произнести ни слова. Как хотелось ему именно теперь быть мужчиной, и мужчиной грубым и свирепым.

— В последний раз отвечаю. Не брал я у Монсена никакого пакета.

— Хорошо, — сказал уполномоченный ленсмана.

Взяв фуражку и портфель, он пошел к двери. Отец последовал за ним, и Нильс слышал, как они разговаривали в коридоре. Отец был очень серьезен, когда снова вошел в комнату.

— Что бы ты ни сделал, Нильс, — сказал он, погладив сына по голове, — можешь положиться на меня.

— Ты тоже предатель, и ты — тоже! — закричал Нильс. Слезы

покатились у него по щекам, он не смог их удержать. — Ты веришь в это, и ты — тоже!

— Успокойся, мальчик! — произнес отец.

Но Нильс уже взбегал вверх по лестнице и, бросившись в постель, зарылся лицом в подушку.

Мама вышла из комнаты и сказала Улаву и Кристиану, что лучше им пойти домой. Выйдя из ворот, они посмотрели друг на друга, потом на двери дома — не появится ли Нильс. Они сами не знали, что им делать.

Наступила полная тишина. Нильс лежал в одиночестве, постепенно успокаиваясь. Он слышал, как мама стирает на кухне, а отец ходит взад-вперед по комнате. Шаги отца были не обычны: он хромал. Совсем немножко, но достаточно, чтобы отличить его шаги от шагов других людей.

Еще до вечера все в Уре уже знали, что на Нильса Хауге поступило заявление в полицию, будто он украл часы у Монсена. И что в доме у них побывал ленсман.

Грустным был вечер в доме Хауге. Отец не проронил ни слова. Мама — мрачная — возилась на кухне. Она пыталась поговорить с Нильсом, но дверь его комнаты была заперта. Она постучалась, он не ответил.

— Я знаю, что ты этого не делал, — сказала мама. — Ты не можешь открыть мне, Нильс?

Но ответа она не получила.

Вечером, когда стемнело, отец и мама беседовали друг с другом.

— Он мог бы быть поумнее, — сказал отец. — Не стоит вести себя так, даже если плохи дела.

— Знаешь, он близко принял к сердцу то, что случилось, — сказала мама. — Да и ты тоже, — добавила она. — И я не знаю, что бы делал ты, если бы кто-то сказал: ты украл.

— Если бы я был железно уверен… — продолжал отец. — Единственное, в чем я уверен, я бы тоже… тоже ужасно рассердился.

— Тогда ты должен верить Нильсу, — настаивала мама.

— Не знаю, — сказал отец. — И я не всегда говорил правду, когда был мальчиком. Да… и совсем не знаешь собственных детей…

— Но ты должен знать Нильса.

— Человек не знает до конца самого себя. Думаешь, твои папа с мамой всегда понимали, о чем ты думала, когда была маленькой?

— Нет, это было нечто совсем другое. Ты ведь знаешь, папа и мама… они ведь были страшно старомодны.

Отец улыбнулся в темноте, хотя на душе у него было мрачно и грустно.

— Так ты считаешь, что родители были старомодны только в старые времена?

— Где-то грохнуло, — сказала мама. — Что бы это могло быть?

— Посреди ночи, странно, — сказал отец. — Но надо попытаться заснуть. Спокойной ночи, дружок!

— Хотелось бы знать, спит ли Нильс? — спросила мама. — Он принял все так близко к сердцу!

— Он это преодолеет, — сказал отец. — Еще раз спокойной ночи.