Пираты с озера Меларен
Шрифт:
Бартолин покосился на него.
— Хоть бы ты сломал себе шею, — пробормотал он.
— Охота тебе послушать, что я еще умею играть? — спросил Силас.
— Нет, нет, нет, ради бога не надо…
Казалось, он молил пощадить его, не убивать.
— Тогда отвяжи вороного и выведи его из конюшни.
Бартолин мешкал, свесив вдоль тела тяжелые руки.
— Или я напущу на тебя еще целую стаю волков, — пригрозил Силас.
Бартолин отвязал жеребца и вывел его из конюшни, а Силас змеей соскользнул вниз с чердака и пошел следом, наигрывая нежно и тихо. Лошади в
Конь пошел медленным шагом. Бартолин стоял словно парализованный у дверей конюшни и смотрел на него. Вороной шел, грациозно переступая ногами, мальчик правил им, слегка надавливая коленками на бока, а пальцы его осторожно перебирали дырочки флейты. От недавней дикости жеребца не осталось и следа, он послушно и изящно выступал по кругу перед длинной конюшней. Если бы здесь были зрители, любой бы подтвердил, что Силасу не стоило ни малейшего труда увести отсюда коня.
И никто не смог бы сказать, что Бартолин не видел, как это случилось. Да прежде всего сам Бартолин, который не двинулся с места. В этот день он пережил такое, что запомнилось ему на всю жизнь. Бартолин стоял, уставясь молча на мальчика и коня, словно это были не настоящие живые существа.
Солидно, неторопливо прервал всадник это хождение лошади по кругу, направил ее к дороге за домом и дальше по дороге, вдоль реки, в ту сторону, куда она текла. И еще долго-долго прислушивался Бартолин к удаляющимся звукам флейты и ударам копыт.
Потом он заставил себя двинуться с места и пошел на берег. Здесь он увидел лодку, ее форштевень был наполовину вытащен на песок; странная, необычная лодка, она поразила его еще утром, когда он увидел ее плывущей по реке. Теперь она была ничейная.
Он спустился к лодке, перешагнул через борт, уселся, потом лег так же, как мальчишка, когда плыл по течению, — выставив вперед ноги и упираясь головой о противоположный край. Река под лодкой что-то бормотала, о чем-то говорила, и мало-помалу темнота начинала заволакивать кусты и овражки на крутых склонах.
Так он лежал долго, пытаясь понять, что же это за мальчишка, что пробыл сегодня с ним целый день; все лежал и ждал, когда же к нему вернется ярость.
Глава третья
Воровская деревня
С виду это была самая обыкновенная деревня. Силас с громом промчался между домами, так что куры и поросята бросились врассыпную, а малые ребятишки, мирно копавшиеся в теплой дорожной пыли, пустились наутек, в спасительную темноту открытых дверей. Он скакал с самого восхода солнца, и оба они — конь и мальчик — устали и проголодались. Силас не ел со вчерашнего дня, после того, как подкрепился хлебом и колбасой у Бартолина, ночь он провел тоже плохо.
Посреди деревни Силас придержал коня и огляделся. Вся деревня состояла из двух рядов домов, выстроившихся вдоль дороги и образующих своего рода улицу. Она была немного шире той дороги, по которой он прискакал сюда, еще более пыльная и такая кривая, что концы ее одновременно не просматривались.
Нигде
Дома стояли боком к дороге, окон в них было мало, и, несмотря на раскрытые двери, они имели не очень-то гостеприимный вид. Может, потому что улица была пуста, даже куры попрятались.
Он немного подождал. Чувствуя, что за ним наблюдают из темноты, и желая показать свое дружеское расположение, он крикнул:
— Здорово!
Две-три собаки выбежали и залаяли, и больше никого. Он крикнул снова, выбежало еще несколько собак. «Может, здесь принято сидеть в домах и натравливать на всех пришельцев собак, — подумал Силас, — а может, здесь живут одни собаки?»
Когда накануне вечером он выехал от барышника, он считал, что быстро прискачет куда-нибудь, но до ближайшей деревни оказалось дальше, чем он думал, и места здесь были безлюдные и бедные. По дороге он не видел ни одного дома, ни одного возделанного поля, не встретил никого, кроме овец.
Дорога все время шла вдоль реки, иногда отступая от берега к сухим бурым холмам, поросшим какой-то страшно жесткой неаппетитной травой. Во всяком случае конь есть ее не желал. Овцам же здесь, по-видимому, жилось привольно, и они паслись сами по себе.
Когда стало смеркаться, Силасу не раз казалось, будто вдалеке стоит человек, но каждый раз, подъехав ближе, он убеждался, что принял за пастуха можжевеловый куст, росший на склоне холма. Не раз он также принимал издали открытый навес для овец за человеческое жилище.
Под одним из таких навесов он переночевал вместе с лошадью. При одной мысли об этом Силаса вновь пробрала дрожь, так он промерз на этом ночлеге. Конечно, какой-никакой навес лучше, чем ничего, но там был лишь тонкий слой соломы на земле, и, хотя он в темноте сгребал солому в кучу, все равно спать было ужасно холодно и так же неудобно, как лежать в плывущей по реке лодке. Утром тело ломило, одолевала усталость. К тому же его одежда, кажется, стала пахнуть овечьим навозом.
Словом, этой ночью ему хотелось бы спать если не в доме, то по крайней мере на сеновале над теплой конюшней, но для этого требовалось, чтобы его встретили в деревне дружелюбно. Странно все-таки, что ни один человек не появлялся на улице, одни собаки… Они так и кружили вокруг коня, но их двуногие хозяева все куда-то попрятались.
Силас оставался сидеть на коне. Ему вовсе неохота было спускаться на землю и подставлять собакам босые ноги, не похоже было, чтобы их здесь кормили досыта. Когда жители вдоволь наглядятся на него из темноты, то подойдут ближе. Поймут, что он им не страшен.
Так он и сидел себе, и у него было довольно времени, чтобы разглядеть деревню, но любоваться было особенно нечем, в какую сторону ни поверни голову. Все дома обветшалые, на фасадах повсюду проглядывала серо-желтая глина, побелка облезла и свисала большими лохмотьями. Никому почему-то не приходило в голову подновить стены, побелить их заново. И крыши выглядели не лучше: косые, горбатые, дырявые. Видно, он попал в очень бедную деревню.