Пираты сибирского золота

Сурков Александр

Оглядевшись, они положили жестянку и самородок в нору. Нашли невдалеке длинный плоский камень со мхом и вставили его до упора в отверстие. Получилось, как будто он тут был всегда.

— Ну вот, теперь и у нас есть потайка, а на жизнь я буду сдавать по малости. За схороненным металлом схожу, однако, через неделю.

Спустившись вниз и прихватив полные корзины, они остановились на дороге и, обернувшись на елтыши, долго смотрели в то место, где был тайник. Тимоха перешёл дорогу и на другой стороне пошёл сделал на коре ели два желобка, пересекающихся в виде креста, каждый желобок глубиной четверть дюйма и длиной по три дюйма приблизительно. Дерево было приметным — оно имело три верхушки, образовавшиеся из ветвей после того, как ветром сломало верхнюю часть ствола.

Вернувшись, Марфа занялась соленьем грибов, а Тимофей стал возиться в кладовке, собирая сидор для тайги. Он твёрдо решил сходить за припрятанным золотом.

Однако было за Тимохой и такое, о чём он никому, даже

Марфе, не рассказывал. Он боялся по жизни всего двух людей. Мечтал отделаться от них, оторваться, когда сложит побольше золота; но то один, то другой неожиданно возникали на его пути и требовали своё. Откажешь — смерть.

Василий и Тимоха

Теперешний старец Василий был ещё в силе, к посёлку пока не прибился, а гонял по тайге в трудах праведных и не очень. Однако всегда чувствовал тех, кому везёт в золотничестве, а кто в этом деле босяк и мелкота. Посему всегда появлялся на губернском съезде золотопромышленников, который ежегодно собирался в Иркутске. У него был официальный прииск в средней тайге, где управлял его человек с правом подписи от имени хозяина, который якобы жил в Томске. Документы были оформлены на почётного гражданина города Томска Данилова Василия Еремеевича. Прииск работал стабильно, беря от 5 до 7 пудов металла за сезон. Расчёт с работниками, питание было по совести и чести. Вот только хозяина рабочие никогда не видели. Знали управляющего и артельщика, ладившего по кухне и конюшне.

На губернском съезде Данилов не выступал, а на перерывах беседовал со многими, мотая на ус интересные сведения. Тех, кто врал о делах, он отличал сразу и дел с такими не имел. Съезд обычно завершался в ресторане, который снимался на вечер и до утра. Именно на этом мероприятии к Василию Еремеевичу прилипали самые интересные варианты. Подпившие серьёзные люди часто становились вроде болтливых сорок. Поддержать и подвернуть мелкую беседу в нужном направлении лучше Василия никто не мог.

Особо ценились разговоры об охране золота при перевозке его с прииска до посёлка или в Иркутск. Добыть золотишко — это было ещё полдела. Сохранить и доставить куда надо считалось особо сложным, а посему каждый мыслил свою систему. За отправкой каравана следили невидимые глаза. О сроках отправки выведывали людишки, ничем не гнушаясь. Василий особенно любил и стремился быть там, где хозяева жизни в тайге похвалялись, как они лихо одурачивали злыдней-грабителей караванов с драгоценным грузом — золотым песком. Василий Еремеевич, услышав краем уха разговор о хитрости, влезал в хмельную компанию, как медведь, якобы ещё выпить с его почину. Заказывал самовар с хлебным и в минуту-другую становился всей компании своим. Однако, выпив со всеми, невзначай возвращал разговор в русло переправки металла, рассказав забавную историю, якобы произошедшую лично с ним.

— Ну, вы люди опытные и всё знаете, что к чему с этим нашим золотым товаром, не раз терпели от варнаков и своих худых людишек за своё кровное.

Пьянющая компания одобрительно восклицала вразнобой, что, дескать, натерпелись и уж лучше их никто это не знает.

— Так и я за сезон добычи взял немного металла, пудов эдак восемь ^[39] с небольшим.

Народ переглянулся, но голосом выдал некое восхищение.

Надо сказать, что если прииск давал три с половиной — четыре пуда ^[40] — считалось, что хозяин будет с прибылью. В компании был только один промышленник, который в нынешний сезон взял девять с четвертью пуда, но до сего времени металл под охраной его брата и десятка казаков оставался на прииске, хотя рабочие были отпущены. Именно этот человек так и ел глазами рассказчика, что последний, в силу своей проницательности, заметил сразу. Василий Еремеевич допил свою чарку, подцепил вилкой балычку и продолжал:

39

Восемь пудов — 131,0 кг.

40

Три с половиной-четыре пуда — соответственно 57,3 — 65,5 кг.

— Годом раньше с этого прииска, а я думаю, вы знаете прииск «Рябиновый», добыли мы самую малость около двух пудов.

Никто про прииск с таким названием знать не знал, по все надули щёки и, крякнув после очередной, шумнули что-то вроде бы подтверждающее:

— Да, конечно, наслышаны.

— С рабочими рассчитался, баржа с ними сплыла вниз к посёлку. При мне оставалось сам и ещё трое, при пяти якутских лошадках. А тропа к реке — вёрст сорок, да по таким гиблым местам — осыпи с лысых сопок, то гарь, то ручьи по падям, то щели в четыре лошади шириной и саженей сто пятьдесят вниз. С лошадьми да и пешему ходу нет. Мостики ладили на лопатах, дабы перебраться. Среди своих был паря один, Тимой его звали. Лет около двадцати пяти, крепок, шустёр,

мне приглянулся послушанием и сноровкой в деле. Сидели мы, рядили, как бы до реки с металлом без случаев всяких добраться, как этот паря и говорит, а что, если не прямо по обустроенной тропе, а в другой приток реки, там плотом сплавиться. А этот приток всего в версте от нашей заимки на берегу, куда паровой катер за нами придёт. Я смекнул, что если по наезженной тропе пустить двоих с четырьмя лошадьми, а мне с Тимофеем при одной, да со всяк металлом двинуть другой дорогой, то может быть и обойдётся. На счастье к нам прибилась ещё одна лошадка, должно быть медведь спугнул где-то. Такая же якутская, низкая с мохнатой гривой, не кованная и в масть нашим. Мужикам я честно сказал, что они пойдут к берегу без золота, а посему пусть остерегаются и перед всякой помехой мозгами раскидывают. Не велел им спать сразу двоим. Один чтоб сторожил. Как мы с Тимофеем выбираться будем — наша забота. Выдал я им золотников по семьдесят ^[41] золота под расходы и чтоб не пустые шли, они их в пояса схоронили. Мы с Тимофеем по три фунта положили в котомки вместе с провизией, остальное во вьюки с палаткой и бутаром ^[42] .

41

Семьдесят золотников — 300 граммов золота.

42

Бутар — снаряжение для пешего перехода.

Мужикам приказал с утрева пошибче шуметь, снаряжаясь, у обоих чтоб пистолеты за поясом, в карманах патроны к ружьям. А револьверы шнурком не менее аршина привязать к поясному ремню, дабы не потерять. Сами ушли до восхода, как только стало светать. Всё это я обмыслил заранее, так как однажды, охотясь на рябчиков, дня за три до этого, увидел на дереве скрадок. Забрался я на него и всё сообразил. С этого места жилуха прииска мово как на ладони. Вот те раз! Кто-то за нами приглядывал, да как назло все собаки приисковые вместе с рабочими ушли.

Сомненье во мне зародилось. Тимофей намедни также за рябчиками ходил. Принёс по штуке на брата, а когда их ели, никто дробин не выплёвывал. Странно мне это показалось. Если без дроби, значит, на петлю ловлены. Тимоха же ни разу о такой охоте ни гу-гу. Ходил с ружьём. Я-то смолчал, а когда скрадок-то посетил, подумал, что зря, наверное, Тимофея в товарищи по доставке золота беру, да передумывать уже было недосуг. Сомненья грызли сверх меры, но за делами ушли куда-то.

Тимофей впереди вёл лошадь в поводу, я сзади. Так и шли вверх по ручью, к полудню вьюк с конька сняли, пусть отдохнёт. Далее вылезли на лысый хребтик и двинулись по нему до верховьев нужного нам притока. Здесь дул ветрище, аж лицо и руки зябли. Спуск в приток был, почитай, каторгой.

Крупные глыбы камня, свалившиеся сверху, позволяли идти только по узкому ручейку, огибавшему их. Трижды пришлось развьючивать и чуть ли не проталкивать конягу вниз. Умаялись и к закату вышли в расширение долины, где в ручеёк влилось сразу три лога также с ручейками. Наш сразу стал речушкой ниже слияния и вывел к полянке, где мы и решили заночевать.

«Однако вёрст семь отошли от „Рябиновой“», — сказал Тимофей, ладя два котелка над костром. Сначала попили чайку, а за кулешом, который поспел к тому времени, я почувствовал, что здорово устал. В темноте заухал филин. Договорились, что я посплю, а Тимофей посторожит, а после полуночи он меня разбудит и сам поспит. Последний месяц на прииске я в тайгу особенно и не ходил. Дел было невпроворот, и первый длинный переход дался мне нелегко. Привалившись к вьюкам, я заснул, как агнец Божий. И снится мне, сижу я у отца своего на коленях в сочельник, он добрый, весёлый, гладит меня по голове, а всё наше семейство радуется, все ещё живые и красивые.

Вдруг сильная боль, все разом пропали. Холод, голоса, из-под головы рванули подушку — господи, это же не подушка, а вьюки с золотом. Не открывая глаз, стукнулся о камни, а сверху, чую, сейчас проткнут. Крутанулся я в каком-то нечеловеческом порыве, рванув руку с пистолетом из кармана. Открыл глаза. В свете костра разглядел фигурку человека, слетевшего с меня и вставшего на четвереньки. В руке у него был нож. Он стоял, глядя на меня и опираясь на другую руку. Потрясло меня, что это был не Тимофей. Он, увидев оружие, заревел, рука с ножом поднялась над туловом, но тут я выстрелил прямо в ревущую харю. Злыдня отбросило в костёр. Стало тихо. Я вскочил и огляделся. Всё было на месте, кожух ворога загорелся и становилось всё светлее. Вьюков, на которых я спал, не было. В голове закрутилось — Тимоху кончили, металл сварначили, сейчас меня из ружья и конец. Я отпрыгнул в темноту за секунду до выстрела. Резкая боль слева — рёбра наткнулись на сучок в падении. В костре горела одежда на человеке, только что застреленном мною. Боль в боку была очень сильной. В вонючем дыму горящей одежды и мяса из темноты в круге света обозначились две фигуры. Одного я признал сразу. Это был наш плотник, уехавший с прииска вместе со всеми рабочими. Второй мне был неведом.