Пираты сибирского золота

Сурков Александр

Далее на приисках была моровая оспа, он выжил, но его лицо стало другим — всё в бугорках и ямках. Он стал рябым. На прииске живых из работающих людей осталось едва два десятка из почти полтыщи. Солдаты пригнали человек сто новых горемык. Их нарядили к местам и машинам, и добыча золота началась снова. В охране стояли бывшие солдаты, часто инвалиды.

Здесь он сдружился с солдатом, казавшимся ему человеком, который всё знает. Именно этот солдат рассказал ему про большие города, моря и дальние страны. Он же поведал ему, что есть в России Сибирь, где люди живут для себя, моют золото и охотятся

на зверька с дивной шкуркой — соболя.

О том, как моют золото и извлекают его из концентрата (шлиха), он всё знал с раннего детства. Но вот о том, что можно его мыть для себя и самому сдавать и получать за это деньги, слышал впервые. Такая неведомая жизнь запала в душу. Он стал в разговорах узнавать, где эта Сибирь и как туда попасть. В это время ему стукнуло семнадцать лет. Зимой, когда промывка золота на прииске останавливалась, часть рабочих опять же под охраной отправляли в урман (лес), где они занимались углеточным делом.

Производство чугуна на Урале требовало больших количеств древесного угля, так вот он и попал в эти самые углеточи.

Кошмарность этой работы Федя не хотел после вспоминать, но был в его жизни и просвет. Среди углекопов был человек, знавший грамоту. Он научил Федю сначала буквам, заставляя повторять их перед сном, а затем и читать по складам. От худой еды и ночёвок в палатках и ямах зимой углеточи бунтовали. Их били, развешивали по деревьям и, успокоив, снова гнали на работу. По весне, когда он попал с партией работных людей под Екатеринбург, удалось сбежать. Дальше были прииски Мариинской тайги, Енисейского края. Он таки попал в Сибирь. На Бодайбо его занесло к сорока годам.

Он сидел на пристани, когда несколько мужиков заспорили, а потом, достав из-за голенища ножи, впятером накинулись на двоих. В клубке дерущихся понять в какойто момент ничего было невозможно. Но вот двое упали. Один с перерезанным горлом, другой с ножом в глазу. На секунду все остановились, глядя на жуткую картину, а потом четверо обступили одного, почти прижав его к леерам пирса. Тут Фёдор не выдержал: «Зарежут ведь вчетвером одного». Прихватив лежащую рядом с сидевшим на лавке около него человеком лопату, он в два прыжка оказался рядом с обороняющимся мужиком и, резко махнув этим импровизированным оружием перед озверевшими мордами, заставил их отпрянуть на несколько шагов назад. Лопата существенно длиннее любого ножа, а помахать ей Фёдору по жизни приходилось дай бы кому. Мужичок, которого он прикрыл, прохрипел:

— Спасибо, паря, теперь отобьёмся...

Фёдор, вращая лопатой, двинулся вперёд. Нападающие такого не ожидали и, рассыпавшись, отступили. Фёдор, махая лопатой то сверху, то по низу, расширял свободное пространство. Двое уже прыгнули с пристани в воду. Двое других бросились по сходням на берег и вскоре скрылись.

С берега на пристань бежали трое жандармов. Мужичок выругался и крикнул:

— Давай-ка, паря, в лодку, она слева.

Они прыгнули в лодку, обрезали канат, удерживающий её. В лодке было две пары вёсел. Мужичок ловко вставил их на место, а Фёдор оттолкнул её и уселся на соседнюю банку, вставляя вёсла по месту. Течение подхватило судёнышко, а и вёсла уже работали.

Когда жандармы подбежали к краю пристани, лодка уже была

в 80–100 саженях. Стражи порядка разделились: двое осматривали трупы на пирсе, а один достал пистолет и стал целиться в беглецов. Мужик и Фёдор сидели спиной к носу лодки и лицом к пристани и гребли что было сил. Мужик командовал:

— Левым, левым, двумя сразу, правым, левым, левым, правым, правым.

Лодка удалялась от берега своеобразной змейкой, когда раздалось два выстрела подряд. Одна пуля прошла выше, другая отщепила кусок с кормы и ушла вбок. Теперь не достанет, далеко отошли, однако третий выстрел достал. Фёдор откинулся и схватился за предплечье. Рукав быстро намокал, лодка же была на стремнине и понеслась вниз по течению. Они ушли. Причалив к берегу, в двух верстах ниже перевязали руку и познакомились.

— Олег Корнеич, кличут — Фишкун.

— А я Фёдор.

— Кличут тебя, как я догадался — Корявый, — с улыбкой добавил Корнеич.

— Ты чего обзываешься, — возмутился Фёдор.

— Не обзываюсь я, просто у нас всех рябых Корявыми зовут.

Фёдор промолчал, но понял, что теперь ему век быть этим самым Корявым. Олег Корнеич спросил:

— Ты почему мне помог?

— Дак их четверо против тебя одного — несправедливо, — ответил Фёдор.

— Ишь ты, а если они были правы, а я нет, тогда как? — продолжил Фишкун.

— Я всё видел. Тот, кто злится и орёт, тот всегда неправ, — ответил Фёдор. — Ты же их уговаривал, что-то растолковывал, а они злились. Я ж сидел близко и всё слышал.

— На пристани что делал? — спросил Фишкун.

— Да вот сидел, глядел, думал в артельку какую подрядиться.

— А ты что, из старателей? — улыбаясь, проговорил собеседник.

— Да, почитай, с мальчиков на прииске был представлен и вашгерту на Урале, да и колоде в Мартайге ^[32] , и доводить шлих могу и амальгамировать и ещё много, что по золотничной части положено разумно.

32

Мартайга — Мариинская тайга

«О таком товарище только мечтать можно, да и мужичок решительный и не из трусливых — духом крепок. Разговор опять же бесхитростный, видно, не врёт», — подумалось Корнеичу. Феде же похужало.

— Что-то не в себе, — проговорил раненый.

— А ты что хошь — пулю сплавил. Ещё не без добра, что сквозная. Если б кость задело, мук принять больше бы пришлось. Ладно, пошли. Здесь недалеко в деревушке бабка есть — костоправка, травница. Чай, поспособствует беде, — отозвался Фишкун.

Лодку привязали в кустах и по тропочке поднялись к жилухе из разбросанных поодаль друг от друга домишек числом чуть более десяти. Бабка оказалась шустрой, быстро промыла рану, приложила мазь, сильно пахнущую травами, дала отвару из шиповника и каких-то кореньев. Фишкун дал ей бумажных денег, чему та была несказанно рада.

Так и оказался Федька Корявый в товарищах у Фишкуна. Много лет были вместе.

— Ну что, по чарочке? — вопросительно взглянув на

Федьку, проговорил Суров, когда они сели к столу.