Пироскаф «Дед Мазай»
Шрифт:
— Ух ты-ы…
— Годится? — спросил капитан?
Сушкин ткнулся носом в его «табачный» свитер (бескозырка чуть не упала).
— Дядя Поль! Ты… это… самый лучший на свете дядя Поль…
— Я всегда это знал, — с достоинством сообщил капитан
— Дон, Бамбало! Вы тоже самые лучшие! — спохватился Сушкин.
Те, кажется, застеснялись. А Сушкин увидел (уже не первый раз), какие они симпатичные. С улыбчивыми розовыми ртами, с удивительно пушистыми ресницами вокруг большущих коричневых глаз. С почти человеческими «лицами». Лицо Дона было более серьёзным, чем у «лирического» Бамбало, однако оба — очень похожие, как близнецы. Впрочем,
Капитан притворился строгим:
— …Теперь вот что. Раз вы, господин судовладелец, бессовестно проспали подъём флага, то хотя бы приготовьтесь к завтраку. Надевать штаны и рубашку не обязательно, а умыться необходимо. Это должны делать все, даже всякие там «владельцы заводов, газет, пароходов». То есть пироскафов. Донби, протяните-ка сюда шланг…
И в тощего Сушкина ударила упругая струя. Весьма даже прохладная.
— Ай! Спасите!
Донби загородил путь к бегству вытянутой, как шлагбаум, ногой.
— Не на-адо! — вопил Сушкин, танцуя среди радужных брызг. — Бескозырка размокнет!
— Не беда, — рассудил дядя Поль. — Это же флотский головной убор, а не дамская шляпка…
И при этих словах Сушкина резанул страх. Он был гораздо холоднее струи. Мигом вспомнилась чёрная шляпка с бисером.
— Ой, подождите! А эта… Сусанна! Она где? Она догнала нас в Мокроусове?
Капитан потёр свежевыбритый подбородок.
— Видишь ли… В Мокроусове оказался занят причал. Там неожиданно ошвартовалась угольная баржа, и никак было не подойти… Я объяснил госпоже Контробубовой, что теперь у неё единственный выход: сесть на поезд и догнать нас на станции Старые Барабанщики через двое суток.
— Ругалась? — радостно хихикнул Сушкин.
— Она стенала, как донна Роза-Мануэлла в сериале «Заложники Рио-Эскамбреро», — печально объяснил Бамбало.
— А капитан Поль снова стр-л-радал от угрызений джентльменской совести, — вставил Дон. — «Ах, у несчастной пожилой госпожи ИИ опять из-за меня возникли тр-л-рудности»…
— Но ведь никто не виноват, что там оказалась баржа! — воскликнул Сушкин.
— Конечно, никто, — ласково подтвердил Бамбало. — И никто на свете не узнает, о чем наш добрый капитан беседовал по радио со шкипером этой баржи, которая сперва шла у нас в кильватере, а потом вдруг оказалась впереди… Хи-хи…
— Клевета! Ни о чем я с ним не беседовал!.. И вообще, хватит издеваться над старым Поликарпом! Вечные шуточки… Ещё немного, и я уйду в отставку!..
— Дядя Поль, не надо! — почти всерьёз испугался Сушкин.
— Тогда иди чистить зубы…
— Ты совсем как наша Афродита… — проворчал Сушкин.
— Это не самое плохое сравнение, — хмыкнул капитан. — Кстати, она уже звонила и желала «семь футов под килем». А какие там «семь», когда нет и двух. Того и гляди, сядем на мель…
На мель не сели. Наоборот, глубина стала больше, и «Дед Мазай» бодро шлёпал вдоль правого берега. Приветствовал гудками встречные теплоходы и баржи. Капитан отключил на полчаса электронную систему КГГ и разрешил Сушкину самостоятельно поуправлять пироскафом. Это было не-о-бык-но-вен-ное ощущение! Душа замирала от восторга, когда «Дед Мазай», послушный поворотам большущего рулевого колеса, направлял плоский тяжёлый нос то вправо, то влево. На носу, подвешенный к специальной опоре, сверкал колокол с названием пироскафа (кстати, такой же, только поменьше, висел и на рулевой рубке)… Конечно, капитан позволял Сушкину стоять на руле, когда поблизости не было встречных
А на носу, рядом с колоколом, нёс наружную вахту Донби. Между его расставленных ног стояло ведро с песком. Донби втыкал в него то одну, то другую голову.
— Дядя Поль, а почему он так? Боится чего-то?
— Вовсе нет! Это глупые выдумки, что страусы прячут голову в песок, если чего-то пугаются! На самом деле они просто ищут уединения, когда устают от окружающей суеты…
— А Донби-то от чего устаёт?
Кругом была тишина, солнечный простор, безлюдье…
— Бамбало и Дон просто отдыхают по очереди. Если они станут наблюдать за рекой и берегами вдвоём, у вахты станет раздваиваться внимание.
Капитан снова включил КГГ и устроился в парусиновом кресле. Сушкин — напротив, верхом на стуле. За окнами рубки тянулись низкие, поросшие ивняком берега. Кстати, довольно однообразные. Сонно гудел неподалёку шмель. Шмели все эти дни то и дело крутились рядом с Сушкиным. Но они были добродушные, и Сушкин сносил их терпеливо…
В окна влетал прохладный ветерок и качал старинные занавески с бомбошками.
— Том, дитя моё, — тоном тёти Полли спросил дядюшка Поль, — тебе ещё не надоело наше плавание? Путь не кажется однообразным?
Сушкин от возмущения дрыгнул босыми, успевшими изрядно загореть ногами.
— Мне?! Однообразным?! Да я готов так плыть сто дней подряд! Целый год подряд!
В самом деле, он впитывал в себя речной простор и синеву. Растворялся в теплом солнце. И… да, он чувствовал себя частичкой пироскафа, который сам был частью удивительного летнего мира…
Капитан покивал (кустики волос на его висках покачались, как пушистые хвостики).
— Целый год подряд?.. В необозримо далёкие времена, когда я учился в начальной школе, октябрятская вожатая Соня разучивала с нами песню… Дай-ка, голубчик, мне музыкальный инструмент…
Сушкин вместе со стулом поскакал в угол и вернулся с обшарпанной гитарой, про которую капитан Поль говорил, что она испанская, из города Сомбро Негро. Капитан взял, тронул струны. Донби выдернул голову Бамбало из ведра, и обе головы повернулись к рубке.
— Значит, так… — сказал стародавний октябрёнок Поль и хрипловато запел:
Сто двенадцать дней подряд Марширует наш отряд Очень храбрых октябрят. Мы шагаем день и ночь, Отдохнуть мы все не прочь, Лопать хочется — невмочь. Но в мешках у всей толпы — Ни картошки, ни крупы, И нельзя сойти с тропы. А вожатый говорит: «В нас геройский дух горит, И отвага победит! Эй, друзья, не вешать нос! Вижу рощу из кокос, Там орехов целый воз». Пищи хватит там на всех, Наедимся тех орех И в пути нас ждёт успех.