Писатели и советские вожди
Шрифт:
Текст своей речи Кольцов включил в «Испанский дневник» (7 июля 1937 г.). Он говорил о том, что ныне мир разделен чертой — по одну сторону от нее «гитлеровская тирания, бездушное властолюбие итальянского диктатора, троцкистский терроризм [943] , неумолимая хищность японских милитаристов, геббельсовская ненависть к науке и культуре, расовое исступление Штрейхера [944] ». По другую сторону Кольцов расположил СССР, вместе с ним были названы «и американский, и французский и даже испанский парламентаризм», которые «для нас достаточно далеки». От этой черты, — продолжал Кольцов, — негде спрятаться. «Нельзя сказать: „Я не хочу ни того, ни другого“. Менее всего это может сказать писатель». Тут пришел черед А. Жида: «Лучше всего эта истина подтвердилась на примере Андре Жида. Выпуская свою книжку, полную грязной клеветы на Советский Союз, этот автор пытался сохранить видимость нейтральности и надеялся остаться в кругу „левых“ читателей. Напрасно! Его книга сразу попала к французским фашистам и стала, вместе с автором, их фашистским знаменем. И что особенно поучительно для Испании, — отдавая себе отчет в симпатиях масс к Испанской Республике, опасаясь навлечь на себя гнев читателей, Андре Жид поместил в глухом уголке своей книги несколько невнятных слов, одобряющих Советский Союз за его отношение к антифашистской Испании. Но эта маскировка не обманула никого. Книга была перепечатана целиком в ряде номеров главного номера Франко „Диарио де Бургос“. Свои узнали своего!»
943
Заурядный
944
Ю. Штрейхер — фанатичный «теоретик» расизма и антисемитизма Третьего рейха.
Эренбург вспоминал, что семидесятилетний эссеист Жюльен Бенда говорил ему во время обстрела Мадрида об Андре Жиде:
Вы поверили в его общественную ценность, сделали из него апостола, а теперь предаете анафеме. Это смешно, особенно здесь — в Мадриде. Андре Жид — птичка, которая свила гнездо на «ничьей земле»; стрелять нужно, как стреляют фашисты — по батареям противника [945] .
Илья Эренбург, 8 июля:
Вчера делегаты конгресса были на фронтах. На вечернем заседании конгресса выступил, несмотря на тяжелые ранения, писатель Густав Реглер. Реглер говорил, сидя в кресле: «Что теперь сказать тем писателям, которые еще колеблются и которых нет сейчас среди нас? Неужели вы верите в политику примирения, нейтралитета, невмешательства? Мы должны сказать вам: нет перемирия с врагами народа, с убийцами Герники, с теми, которые сегодня ночью снова бомбардировали мирное население Мадрида. Мы — с испанским народом!» Делегаты стоя приветствовали Густава Реглера. Французский писатель Андре Мальро сказал: «В тяжелые дни отступления у Талаверы я видел две бомбы, которые не разорвались. Они были присланы из Германии, и внутри были записки: „Эти бомбы не разорвутся“ — залог мужества и солидарности. Я хочу сказать вам одно: мы делаем всё, чтобы бомбы наших врагов не разрывались». Послана приветственная телеграмма Ромэн Роллану. Испанский поэт Бергамин выступил сегодня во второй раз, посвятив свою речь клеветнической книге Андре Жида об СССР «Я говорю, — начал Бергамин свою речь, — от имени всей испанской делегации. Я говорю также от имени делегации Южной Америки, писателей, которые пишут на испанском языке. Я надеюсь, что я говорю также от всех писателей Испании. Здесь, в Мадриде, я прочитал новую книгу Андре Жида о СССР. Эта книга сама по себе незначительна. Но то, что она появилась в дни, когда фашисты обстреливают Мадрид, придает ей для нас трагическую значимость. Мы стоим все за свободу мысли и критики. За это мы боремся. Но книга Андре Жида не может быть названа свободной, честной критикой. Это несправедливое и недостойное нападение на Советский Союз и на советских писателей. Это не критика, это клевета <…>. Пройдем молча мимо недостойного поведения автора этой книги. Пусть глубокое молчание Мадрида пойдет за Андре Жидом и будет для него живым укором» [946] .
10 июля Эренбург сообщал в «Известия»:
Последнее заседание II международного конгресса писателей в Испании прошло с большим подъемом. Выступали Фадеев, Бенда, Маринельо (Южная Америка), Маргарита Нелькен, Эренбург, Андре Мальро, Фернандо де лос Риос. Заседание закрыл председатель кортесов Мартино Баррио. Завтра утром делегаты конгресса уезжают в Барселону.
945
Эренбург(2, 177).
946
Надо полагать, Эренбург надеялся, что он обойдется этой цитатой из выступления Бергамина об А. Жиде, но в ноябре 1937 г. ему все же пришлось высказаться и самому…
Из Валенсии конгресс перебрался в Барселону.
Из Барселоны конгресс перебрался в Париж.
Среди 80 участников в сообщениях прессы назывались также имена французов Тристана Тцара, Клода Авелина, Леона Муссинака, китайского писателя Эми Сяо, немца Э. Э. Киша, болгарина Г. Белева, швейцарского писателя Воше, кубинца X. Маринельо, чеха Кратохвила, редактора газеты Интернациональных бригад Курта Штерна.
Первое заседание в Париже прошло 16 июля. Председательствовал Г. Манн; в президиуме сидели глава испанской делегации X. Бергамин, Вс. Вишневский, Л. Хьюз, Стивен Спендер, Карин Михаэлис, Пабло Неруда («Литературная газета» написала, что он представляет Кубу!), Андре Шамсон, Луи Арагон, Поль Низан, Рене Маран.
Конкретные итоги конгресса содержатся, как ни странно, в следственных показаниях М. Кольцова, датированных 9 апреля 1939 г.: «Второй конгресс дал возможность изменить руководство Ассоциации писателей, удалив из него Андре Жида. Ведущую роль в нем получили коммунисты Арагон, Муссинак, Блек, Реглер, Бред ель и беспартийные, прочно стоящие на позициях поддержки СССР — Ж. Р Блок, Мальро, Дюртен, Фейхтвангер, Генрих Манн. База Ассоциации, однако, несколько сузилась, в связи с отходом от нее колеблющихся элементов. Воспользовавшись затруднениями общеполитического характера во Франции, Эренбург занял открыто враждебную позицию в отношении руководства Ассоциации и стал высмеивать все усилия писателей-коммунистов Арагона, Блека и других сохранить единый фронт с сочувствующими. Он уверял иностранных писателей, что связь с русскими невозможна, ввиду официально проповедуемой в СССР „ксенофобии“ (ненависти к иностранцам). С другой стороны он писал в Москву о невозможности контакта с западной интеллигенцией <…> Он заявил мне, что массовые аресты и последние судебные процессы отталкивают от нас западную интеллигенцию, что „мы сами себя изолируем“ и что „дальше будет еще хуже“. Это произвело на меня большое впечатление, совпадая с моими настроениями в тот момент» [947] .
947
Фрадкин В.Дело Кольцова. С. 93–94.
Общее впечатление от конгресса писателей, сохранившееся через четверть века у Эренбурга, было скорее грустным:
Летом 1937 года в Мадриде речи писателей как-то не звучали. Восхищались мы другим. Пришли бойцы, принесли трофеи — знамя фашистского полка, только что захваченное в боях у Брунете. Привезли из госпиталя Реглера, он шел, опираясь на палку, не мог говорить стоя, попросил разрешения сесть и зал встал из уважения к ране солдата. Реглер говорил: «Нет других проблем композиции, кроме проблемы единства в борьбе против фашистов». Это чувствовали в ту минуту все — и писатели, и бойцы, пришедшие нас приветствовать. Горячо встречали писателей, которые воевали: Мальро, Людвига Ренна, молоденького испанского поэта Апарисио и других.
Выступления многих советских писателей удивили и встревожили испанцев, которые мне говорили: «Мы думали, что у вас на двадцатом году революции генералы с народом. А оказывается, что у вас то же самое, что у нас». Я старался успокоить испанцев, хотя сам ничего не понимал. Кажется только А. Л. Барто, говоря о советских детях, не вспомнила про Тухачевского и Якира; другие, повышая голос, повторяли, что одни «враги народа» уничтожены, другие будут уничтожены. Я попытался спросить наших делегатов, почему они говорят об этом на конгрессе писателей, да еще в Мадриде; никто мне не ответил; а Михаил Ефимович хмыкнул: «Так нужно. А вы лучше не спрашивайте…» [948] .
948
Эренбург(2, 176–177).
Второй международный антифашистский конгресс писателей завершился в Париже 17 июля 1937 г. На заключительном заседании председательствовал Луи Арагон, на нем выступил Бертольт Брехт, А. Толстой, С. Спендер, и П. Вайян-Кутюрье. Пылкую речь Всеволода Вишневского, напечатанную под заголовком «Мы уничтожим фашизм!», имевшую непрямое
За день до окончания конгресса, 16 июля, Эренбург, политическое положение которого после ареста Бухарина пошатнулось — он это несомненно чувствовал, общаясь с советскими делегатами, — обратился к Кольцову со следующим заявлением:
Вы мне сообщили, что хотите снова выдвинуть меня в секретари Ассоциации Писателей. Я прошу Вас вычеркнуть мое имя из списка и освободить меня от данной работы.
Как Вы знаете, я работаю в Ассоциации со времени ее возникновения, никогда не уклоняясь ни от каких обязанностей. Когда приехала советская делегация на первый конгресс, один из ее руководителей Киршон [949] неоднократно и отнюдь не в товарищеской форме отстранял меня от каких-либо обсуждений поведения как советской делегации, так и Конгресса. Я отнес это к свойствам указанного делегата и воздержался от каких-либо выводов.
Теперь во время второго конгресса я столкнулся с однородным отношением ко мне. Если я иногда что-либо знал о составе конгресса, о порядке дня, о выступлениях делегатов, то исключительно от Вас в порядке частной информации. Укажу хотя бы, что порядок дня парижских заседаний, выступления того или иного товарища обсуждалось без меня, хотя официально я считаюсь одним из двух секретарей советской секции [950] . Я не был согласен с планом парижских заседаний. Я не был согласен с поведением советской делегации в Испании, которая, на мой взгляд, должна была, с одной стороны, воздержаться от всего того, что ставило ее в привилегированное положение по отношению к другим делегатам, с другой, — показать иностранцам пример товарищеской спайки, а не деления советских делегатов по рангам. Я не мог высказать моего мнения, так как никто меня не спрашивал и мои функции сводились к функциям переводчика. При подобном отношении ко мне — справедливом или несправедливом — я считаю излишним выборы меня в секретари Ассоциации, тем паче, что отношение советской делегации ставит меня в затруднительное положение перед нашими иностранными товарищами.
Я думаю, что представитель советских писателей на Международном секретариате должен быть облечен большим доверием своих товарищей.
Как Вы знаете, я очень занят испанской работой; помимо этого я хочу сейчас писать книгу и, полагаю, смогу с большим успехом приложить свои силы для успеха нашего общего дела, чем пребывая декоративным персонажем в секретариате.
Если Вы сочтете возможным разрешить вопрос на месте, прошу Вас, во всяком случае теперь, не вводить меня в секретариат, а я со своей стороны обращусь к руководящим товарищам с просьбой освободить меня от указанной работы.
Считаю необходимым указать, что лично с Вашей стороны я встречал неизменно товарищеское отношение, которое глубоко ценю.
С приветом
949
С драматургом В. Киршоном Эренбург познакомился в Париже еще в 1932 г.; Киршон на второй конгресс допущен не был, его арестовали в Москве 29 августа 1937 г.
950
Наряду с М. Е. Кольцовым.
В мемуарах Эренбург рассказывает о реакции Кольцова на это письмо: «Михаил Ефимович, прочитав заявление, хмыкнул: „Люди не выходят, людей выводят“, — но обещал не обременять меня излишней работой» [951] .
Следует сказать, что собственные впечатления Кольцова о советской делегации мало отличались от впечатлений Эренбурга. Об этом можно судить по первым показаниям Кольцова, которые он дал на Лубянке в марте-апреле 1939 г. — они не сопровождались уточняющими вопросами и требованиями расширить их и уточнить, а были написаны им лично или записаны следователем, основные фальсификации последовали позже. Вот фрагмент этих показаний: «Советская делегация на конгресс приехала совершенно неподготовленной, без написанных выступлений. Секретарь Союза (писателей. — Б.Ф.) — Ставский деморализовал делегацию, расколов ее на две части беспринципной склокой. Ставский и Вишневский выделяли себя среди остальных, требовали для себя особых привилегий перед своими товарищами и перед иностранными делегатами. Вишневский во время конгресса появлялся пьяным и приставал к иностранцам-писателям с провокационными выходками — например: „мы сегодня ночью в одном месте постреляли десяток фашистов, приглашаем вас повторить это вместе на следующую ночь“. Такое поведение и слабая подготовка советских литераторов производили на членов конгресса тяжелое впечатление. Я несу за это ответственность, как руководитель делегации» [952] . Так что слова Эренбурга о поведении советской делегации на конгрессе Кольцов не мог воспринимать, как наскоки и тем более как клевету — все это он видел не хуже Эренбурга…
951
Эренбург(2, 136).
952
Фрадкин В.Дело Кольцова. С. 93.
На последнем заседании «конгресса Международной ассоциации писателей» (так его стали именовать в «Правде») были избраны органы ассоциации. В Бюро вошло 100 человек от 28 стран (на первом конгрессе было соответственно 112 из 35 стран); СССР представляли не двенадцать человек, как в 1935-м, а девять: М. Кольцов, А. Толстой, М. Шолохов, И. Эренбург, В. Ставский, Вс. Вишневский, А. Лахути, А. Фадеев, и И. Микитенко (вновь ввели двоих — Ставского и Вишневского, а вот вывели пятерых: Пастернака, Тихонова, Киршона, Третьякова и Панферова; вскоре расстреляют Киршона, Третьякова, Кольцова и Микитенко). В Президиум Ассоциации вошло 18 человек: Р. Роллан, А. Мальро, Ж. Р. Блок, Л. Арагон, Ж. Бенда, Б. Шоу, Дж. Леманн [953] , М. Андерсен-Нексё, Т. Манн, Г. Манн, Л. Фейхтвангер, А. Толстой, М. Шолохов, С. Лагерлёф, Э. Хемингуэй [954] , А. Мачадо, X. Бергамин, Э. Форстер (в 1935 г. избрали 11; из них трое умерли: А. Барбюс, М. Горький и Р. Валье-Инклан; троих вывели: А. Жида, О. Хаксли и С. Льюиса, к пятерым старым довыбрали 13 новых, из которых прежде входили в секретариат Ж. Р. Блок, А. Мальро, Л. Арагон, а прежде не входили даже в Бюро: Дж. Леманн, Э. Хемингуэй, А. Мачадо и X. Бергамин). В новый секретариат, получивший название Генерального секретариата, вместе с Кольцовым и Эренбургом включили В. Ставского…
953
Совместно со Ст. Спедером Дж. Леманн выпустил в 1939 г. антологию «Стихи для Испании».
954
Так получилось, что Хемингуэй находился в Испании с марта по май 1937 г., а потом с сентября 1937-го по январь 1938 г., и еще с апреля по май и в ноябре 1938 г, так что в работе конгресса он не мог принять участие, но был безусловным антифашистом и убежденным сторонником Испанской республики, его избрание не противоречило его тогдашней позиции.
Очевидно, что в целом новые органы ассоциации стали куда более промосковскими, причем политический спектр ассоциации заметно сузился…
Основная резолюция конгресса, в сравнении с резолюцией 1935 года, стала существенно более политизированной. В ее трех пунктах речь шла исключительно о борьбе с фашизмом (германским, итальянским и испанским).
Последнее решение конгресса, о котором сообщил в своей корреспонденции в Москву Вс. Вишневский, звучало так: «По предложению американской делегации Третий международный конгресс состоится в Америке» [955] .
955
Литературная газета. 1937. 20 июля.