Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
Вошли в баню, а там окна не замазаны, из щелей дует. Кое-как помылись. Одевались прямо тут, в моечной: в предбаннике было холодно, как на улице, а пол покрыт грязью. После бани — по ветру и дождю — в вагончик. Мокрые головы завязали мокрыми платками, кое-как домчались.
Заболею или не заболею, вот в чем вопрос.
5 сентября 1958 г.
Дорогие родители!
Мы только что вернулись с поля, где копали и грузили на тракторную тележку кормовую свеклу. А что же еще остается делать герою-целиннику,
— Почему? — взволнованно спросите вы, и я вам отвечу:
— Потому что вот уже три дня хлещет проливной дождь, и убирать хлеб нельзя. Допустимый процент влажности — 17 %, а сейчас зерно пропитано влагой на 25 %. С таким процентным содержанием на элеватор и не суйся — не примут.
И вот я, отважная копнильщица, три дня уже не видела своего комбайнера Захара. И не знаю, увижу ли я его завтра, ибо на завтра тоже обещают дождь.
Этот удар судьбы я приняла философски: упала на свои нары и заснула. И проспала со вчерашнего ужина и почти до сегодняшнего обеда.
Но когда мы уже предвкушали обед, пришел бригадир и призвал нас накопать свеклы.
И мы, бригада из трех комсомолок и пяти комсомольцев, поехали на тракторной тележке, сквозь дождь и ветер, сквозь тернии и преграды — выполнять свой комсомольский долг. (Мне приятно думать, какую титаническую гордость мною испытаете вы, когда дойдете до этих строчек. Да! Гордитесь мною! Я это заслужила!)
Лопат нам не дали. Мы сначала пытались вытаскивать свеклу руками, но из этого ничего не вышло: хрупкая ботва моментально отрывается. Оказалось, что наиболее рациональный способ за неимением лопат — это пинать наполовину вылезшие из земли корнеплоды ногами. Тогда с трех-четырех пинков они выскакивают из земли. Мы брали эти огромные, тяжелые, облепленные мокрой землей плоды и швыряли их на тракторную тележку.
Вскоре все мы были в грязи, на подошвах — толстый слой глины, только вчера выданные рукавицы набухли от грязи.
В результате наших общих усилий тракторная тележка была наполнена, мы влезли в нее и отправились в обратный путь. В дороге мы так замерзли, что не могли двинуть ни рукой, ни ногой. Трактор ползет на первой скорости, в лицо — ветер с дождем, под ногами — холодная, мокрая свекла, ватники набухли.
Пришли в столовую продрогшие, голодные, грязные, но там постепенно оттаяли: сразу дали нам горячего борща с мясом, и через некоторое время наши лица стали цвета той свеклы, которую мы копали.
Через несколько дней наших мальчишек переселят в здание клуба, наш вагончик тоже увезут, а нас или расселят по хатам, или поселят в клубе с мальчишками.
Но жить с ними в одном клубе — все-таки лучше, чем ходить с ними в один сортир. Он у нас общий — трехстенный скворечник метрах в двухстах от вагончиков, открытый всем взорам. Двери там нет, поэтому ходить туда надо по двое: спутница должна сторожить. Шагов за двадцать мы начинаем громко петь, и часто в ответ на наше пение из скворечника выбегает какой-нибудь мальчишка,
Сидеть над отверстием надо, балансируя на двух бревнах, круглых и скользких. Художественное оформление стен и пола достойно кисти художника-сюрреалиста. Вообще, уборная эта долго будет сиять в моей памяти как олицетворение нашего замечательного быта.
И, однако, уныние ни разу не закралось в наши души. Наоборот! Энтузиазм, бодрость, радостная готовность как можно лучше справить генеральную линию партии и комсомола — вот что горит синим пламенем в наших сердцах.
До свидания, товарищи! Ура!
Наши спальные вагончики один за другим перевозят на госфонд. Позавчера мы вернулись с работы в час ночи, а домик наш увезли. Все вещи вывалили на улицу, и они целый день мокли под дождем, перемешанные в общей куче.
Остался один, последний, куда нас набилось двадцать девчонок. Рюкзаки и чемоданы из-за дождя нельзя держать на улице, и всё это лежит здесь же, под ногами. На ночь мы не раздеваемся, потому что, во-первых, холодно, во-вторых, одежду положить некуда — в такой сутолоке потом ничего не найдешь. Сапоги кладем на ночь под голову, чтобы утром не искать. Печки нет, сыро, холодно, одеяла влажные. В этом крысятнике мы будем жить еще дней пять, а потом нас обещают расселить по хатам.
Из-за непрерывного дождя и тесноты мы чувствуем себя в нашем вагончике как размокшие сигареты в коробке. Плакаты с призывами пропитались водой и отвалились. С потолка на одеяла и подушки капает вода. По ночам то и дело слышится: «Ой, мамочка!» Значит, кому-то затекло под одеяло.
Почву развезло, сапоги тонут в грязи, а выходить из дома необходимо, хотя бы два раза в день. Вернешься — насквозь промокшая, а обсушиться негде. У всех лязгают зубы.
Но вообще, мы относимся к этому потопу с юмором. Не сердимся, если кто-нибудь неожиданно спускает с верхних нар ноги в сапогах с налипшими комьями глины и становится кому-нибудь на голову. По вечерам зажигаем свечу (электричество нам отрезали), поем хором что-нибудь бодрое — «Мы ползем по Уругваю…» или задумчивое, под настроение — «Тихо дремлет сад заброшенный, низко стелется туман, ходит холод гость непрошенный, нет любви, один обман…» Хотя любовь, как ни странно, есть — в Светку Новикову влюбился шофер Саша Гречановский (грузовик ЯТ 06–67), удивительно начитанный парень. Кучу стихов знает наизусть. Светка его держит на расстоянии. Вчера устроили день рождения Тани Липской. Купили вина и варенья. Пришел Саша Гречановский, принес конфет и сидел с нами в вагончике. Курили, пели, рассказывали анекдоты, изображали всякие сценки из фильмов, пародировали знаменитых артистов и, честное слово, было весело. Может быть, спасало чувство, что всем одинаково плохо? Не знаю. Да и какая разница.
В разгар веселья пришла Люся Резепова, наш комсомольский секретарь, и сказала, что местные согласились нас приютить — по двое в хате.
Меня и Майку Сухорученко определили к Иоганну Беккеру.
Нас расселили по хатам
Пошли мы с Майкой знакомиться с нашими хозяевами. Смотрим, у ворот белого саманного домика стоит толстая тетка и на нас с недоверием смотрит. Мы поздоровались, сказали — вот, нас к вам направили, мы ваши жильцы.