Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
Пока мы грелись у печки и ели селедку, снег подтаял и на улице опять образовалась непролазная грязь. Я пожаловалась Светке, что вот мне надо на Централку за посылкой, а кто же согласится по такой погоде?
Светка сказала, что она бы тоже съездила на Централку, и попросила Сашу Гречановского нас отвезти. И он согласился. Мы со Светкой сели в кабину. Ну и натерпелись же мы! Несколько раз машину заносило так, что она поворачивалась на сто восемьдесят градусов. Мы то и дело стукались головами о потолок, так подбрасывало на ухабах.
Тем
Посылка оказалась довольно увесистой. Добрели до тока. Саши там не оказалось. Целый час мы стояли, открытые всем ветрам, синие от холода, и не знали, что делать. Искать попутку — бесполезно, потому что нормальный шофер никогда не поведет машину в такую погоду. Пешком идти сорок километров по грязи — не дойдешь.
Но мы знали, что Саша — человек слова, раз сказал, что приедет, значит, приедет.
И он подъехал, и привез замечательное известие: на десятое октября всем студентам уже заказаны билеты в Москву.
На десятое!!! А сегодня уже пятое!!!
Однако, надо было еще добраться живыми до лагеря. Машина так угрожающе кренилась, ее так заносило, что я уже начала сочинять посмертную записку: «Прошу в моей смерти винить родителей, выславших мне авиапочтой теплые вещи».
Саша подвез нас к дому Беккеров и уехал. После пережитого страха и холода особенно приятно было очутиться в теплом, чистом доме. Я вскрыла посылку. В ней оказались шерстяной лыжный костюм, меховая ушанка, ботинки на меху, шерстяные чулки и носки, варежки и шарф. Я тут же переоделась.
Еще в посылке оказалось три коробки конфет и рулон тюля с зубчиками. Мама не поскупилась, прислала метров пятнадцать.
Тетя Анна была счастлива. Раскладывала материю на постели, укачивала на руках, смотрела на свет, ахала, восхищалась зубчиками, порывалась отдать деньги, но я, конечно, не взяла.
Одну коробку конфет я отдала ей, другую мы со Светкой тут же почти всю слопали, а третью оставили на потом, когда Маринка приедет с госфонда. Тетя Анна накормила нас куриным супом с домашней лапшой, так что в столовую мы не пошли.
Иоганн перевесил лампочку поближе ко мне, чтобы мне было светлее писать.
Говорят, снег уже не растает до весны. На неубранных полях желтая стерня перемежается с заснеженными валками, которые теперь уже не уберут.
Как жалко, что столько пшеницы осталось под снегом. Но это не наша вина! Мы ли не старались, не надрывали здоровье. У кого-то радикулит, кто-то весь чирьями покрылся, у одной кровотечение не кончается третью неделю.
Примчалась Майка, сообщила, что теперь уже точно: мы едем десятого, в четыре вечера. Завтра с госфонда привезут наших.
Повесть молодого автора
Впечатления о целинной поездке я, вернувшись в Москву, изложила в виде бодрой повести страниц восемьдесят на машинке под названием
Отец дал почитать рукопись соседу по «Красной Пахре» Арону Исаевичу Эрлиху. Тот позвонил своему приятелю, Борису Генриховичу Заксу, ответственному секретарю редакции журнала «Новый мир», и рекомендовал ему «повесть о целине молодого автора». Тема целины была в те дни актуальна. Закс сказал, чтобы молодой автор принес рукопись в редакцию.
Редакция «Нового мира» тогда располагалась в небольшом особняке на улице Чехова, рядом с Пушкинской площадью. Я открыла наружную дверь столь скромного вида, что ее и подъездом нельзя было назвать. Прямо от двери без всякой, как мне показалось, прихожей круто вверх вела деревянная лестница на второй этаж. Там, наверху, была большая комната, а в ней за письменными столами сидели редакторы. Фигуры и лица расплывались в тумане моей близорукости минус три с половиной (очки лежали в кармане).
Я чувствовала себя как душа, представшая перед апостолом и его ангелами: откроют врата или не откроют? Почти теряя сознание от смущения и робости, я пробормотала что-то нечленораздельное, являя сидящим образец испуганной идиотки.
(О, эта унизительная робость перед теми, от кого что-то зависит в моей жизни, как же она меня мучила, изнуряла, преследовала, отравляла мне жизнь! Из какого зерна пустил корни этот ядовитый сорняк неуверенности, неумения постоять за себя, трусливая готовность отступить в самый решительный момент. Как я завидовала тем, кто умеет легко входить в контакт с «нужными» людьми, расположить их, поддержать с ними непринужденный, дружеский тон и взять своё. Я этому, признаться, так и не научилась.)
Однако, все три редактора встретили меня очень приветливо, улыбчиво, радушно. Борис Генрихович Закс оказался среднего роста стройным красивым брюнетом лет сорока. Двое других (я потом узнала) — Алексей Иванович Кондратович, похожий на плакатного вожака-комсомольца, и мужиковатый краснолицый Евгений Николаевич Герасимов — о чем-то меня расспрашивали, видно, хотели расшевелить, вывести из ступора, но ничего у них не получилось. Я отдала рукопись и ушла — как с третьего этажа спрыгнула и не разбилась. Главный страх — приход в редакцию — был преодолен, а дальше — будь что будет.
Как ни странно, рукопись, в общем, одобрили. Скорее всего, из-за актуальности темы. У меня сохранился довольно кислый, хотя, вроде, и положительный, отзыв заместителя главного редактора — трудно разборчивым почерком на четвертушке бумаги:
«Студенческий характер и уровень заметок очевиден. Но я думаю, что их, сократив и отредактировав, следует напечатать. Они не только не хуже, но правдивее, живее и оптимистичнее многих произведений о молодежи на целине.