Писательские дачи. Рисунки по памяти
Шрифт:
К вечеру Косарев пригнал из деревни дряхлую лодку, из всех щелей которой сочилась вода. Миша как-то ухитрился добраться на ней до лагеря, одной рукой, с шестом, отталкиваясь от дна, а другой, с ведром, вычерпывая воду. На следующее утро, вооружившись скальными крючьями, рисовальными принадлежностями и прочим, Миша с Валерием Николаевичем, Толей и Рыжим переправились на тот берег и работали до темноты.
Утром отправились дальше.
Путь лежал через Нижний Тагил, куда нам нужно было заехать — купить литров двести бензина, заправится и взять с собой впрок.
Еще не доезжая до города, мы увидели черное зарево от дыма его заводов.
На нефтебазе нам в бензине отказали, и мы поехали искать бензозаправочные колонки. В поисках объехали весь город.
Вне города был солнечный день, а в городе — пасмурные сумерки.
Трубы, трубы, трубы заводов, весь город в дыму и в красной рудничной пыли. Едкая пыль поднимается от колес машины, оседает на скамейках, на крышах, на плечах прохожих. Деревья не зеленые, а рыжие, полумертвые. У людей бледные, отечные лица, воспаленные глаза, надсадный кашель.
По улицам с ревом носятся зеленые приземистые военные машины вроде броневиков. Всюду полно солдат. Куда ни сунься — запретная зона. Странно, что нас вообще сюда пустили.
Заводов в городе, кажется, больше, чем жилых домов. Отходы спускают по трубам прямо в Тагил. Вдоль всего города, невысоко над головами людей, параллельно земле тянутся трубы. Доходя до реки, они обрываются, и из них в реку льется черная, жирная — нет, не вода, а ядовитая жижа, а над ней поднимаются густые едкие испарения. От огромного количества вливающихся отходов река широко разлилась. Она окружает город почти со всех сторон, и город — словно в ядовитом кольце.
Неудивительно, что в Тагиле сдохла рыба и почернели водоросли на много километров от города.
Мы, наконец, купили нужное нам количество бензина и отправились дальше, в Свердловск.
Над нами снова было синее небо и светило солнце.
Купили в каком-то поселке теплого хлеба, масла и копченой грудинки, съехали на симпатичную поляну, развели костер и вскипятили чайник.
Как описать наслаждение голодного человека, когда откусываешь первый кусок и запиваешь чаем. Всё плывет куда-то, ничего не видишь вокруг, впадаешь в какое-то желудочное чувственное одурение. Ничего не существует, кроме этого куска свежего, душистого хлеба с маслом и грудинкой. Кажется, разорвись рядом бомба — а тебе все равно. Хлеб с маслом и копченой грудинкой — вот главное, остального не существует.
Это забытье проходит после первого бутерброда. Как из тумана постепенно начинаешь различать и воспринимать окружающее. Всё яснеет и, наконец, между двумя глотками ты уже в состоянии произнести какую-то фразу. Тебе кто-то отвечает. И начинаются обычные разговоры, шутки, смех.
Загасили костер, убрали оставшиеся продукты в хозяйственный ящик и поехали дальше.
Асфальт кончился, опять началась разбитая, вся в ямах, дорога. Грузовик старался из последних сил, но вдруг — крак!
Привычно выскакиваем из машины и видим: деревянная распорка выпала, и кардан волочится по земле.
Чинились мы часа три, и в Свердловск въехали уже в сумерках, еле живые от усталости.
Наш явочный пункт — краеведческий музей. Он разместился в помещении бывшей церкви. Рабочий день кончился, музей
Вдруг…
— Ванда Иосифовна! Дорогая!
— Вера Федоровна! Милая!
Чмок-чмок.
Вера Федоровна — директор музея, приятельница Ванды Иосифовны, явилась нам как ангел-спаситель. Разрешила расположиться на ночь в музее и там же поужинать. Ура!
Мы с Ритой сразу побежали за продуктами, пока не закрылись магазины. Мы были в прожженных ватниках, в грязных штанах, с запыленными лицами — на нас оглядывались. В гастрономе мы купили молока, сдобных пирожков, пирожных, рулетов, слоек, плюшек, сырков в шоколаде. Осточертели каши, захотелось изысканной пищи. С двумя тяжелыми сумками вернулись в музей.
Входим в кабинет директора — и чуть не падаем от восторга: мягкие диваны, электрические лампы, кресла, книжные полки, телефон!
На диване нога на ногу сидит Валерий Николаевич. А за письменным директорским столом Миша Косарев читает «Известия». Косарев, этот таежный медведь, которого мы привыкли видеть не иначе, как свисающим со скалы на веревке, или пробирающимся с топориком по тайге, или сидящим у костра — и вдруг — в домашней обстановке, с блаженством на лице, за чтением периодики. Вот это был контраст!
А какой утонченный ужин был у нас в этот вечер: на бумажных салфеточках были разложены кондитерские чудеса, и мы запивали их кофе с молоком, сидя в сухости и тепле под люстрой.
Валерий Николаевич и Миша устроились в кабинете директора. Ванду Иосифовну Вера Федоровна увела ночевать к себе домой. Остальные постелили спальные мешки в бывшем алтаре (там сейчас отдел Советского периода), где у входа стояли во весь рост белые статуи Ленина и Сталина. Так мы и спали под охраной двух каменных вождей.
Решено было оставить в музее на хранение основную часть материалов, чтобы не подвергать их дорожному риску, а потом переправить в Институт посылками. С утра Валерий Николаевич, Ванда Иосифовна и Миша занялись сортировкой и упаковкой, а мы с Ритой умылись и приоделись как могли: Рита надела сравнительно чистую ковбойку, я — сравнительно чистый свитер. Толя Новиков в водолазке и штормовке еще кое-как смотрелся, а остальные и не думали переодеваться.
Прежде всего, мы отправились на главпочтамт получать письма до востребования. В спину нам неслись разного рода замечания, смысл которых сводился к тому, что мы — стиляги и не уважаем людей. Особенно досталось нам с Ритой за то, что мы в брюках. А мы шли по улице Либкнехта, гордые, свободные и богатые (Валерий Николаевич выдал каждому из нас по тридцать рублей из причитающейся нам зарплаты), и чувствовали себя героями Джека Лондона: мы скитались, исследовали культовые пещеры, спали под звездами. Наша обувь стерлась на скалах, одежда прогорела у костров, лица закоптились, волосы выгорели. И вот мы вернулись в цивилизованный мир, еще очумелые от впечатлений, и завтра опять уйдем в тайгу, а они что?