Письма и записки Оммер де Гелль (Забытая книга)
Шрифт:
— Надо их кнутом высечь, — закричали в один голос обе княжны, — пойдемте вместе, дядюшка, их немного поторопить. Нам салопы нужны в четверг, как мы поедем на парад?
№ 106. (Г-ЖЕ ДЕЛОЖ)
11 апреля
…— Они справляли пасху, окуная свои головы в отхожих местах, — продолжал князь.
— Но перестаньте же, вы по крайней мере не говорили бы таких слов перед целомудренными ушами ваших же собственных племянниц, — сказала генеральша с глазами, сверкающими фосфорическим светом, и пятнами, покрывавшими ее лицо.
— Вы не должны себе позволять столь грязных выражений в моей гостиной, — повторила генеральша, указывая на своих племянниц.
Она встала из-за стола и увела меня в свой будуар. Я спросила у генеральши некоторых объяснений по поводу этого разговора.
— Нет, право, только слово «отхожие места» меня взорвало.
Она мне рассказала, вполне оправившись от сильного возбуждения (снова милая, с милой улыбкой и лицо сглаживалось,
— Я сидела на открытом окне, придя от разговенья и, в рассеянности, оставила мою ножку в руках брата, который забавлялся ею по привычке, старый хрыч. Мы упивались ночным воздухом, приносившим нам запах распускающихся деревьев. Я так люблю запах распускающихся берез! Я их массу рассадила по двору. Я вам рассказываю вещи, как они в действительности были. Мы покинули окошко, совершенно против воли, когда девки разбежались по двору и наполнили воздух ужасною вонью.
— Но как вы примиряете ваши утонченные заботы о вашем чудном теле с такими грязными обычаями? Я не допустила бы, чтобы они дотрагивались до моего белья.
— Но я никогда не заказываю моего белья у мистрис Сквейрс. Я выписываю мое белье от Мейера из Дрездена, иногда выписываю из Парижа от Монтань Рюсс, иногда прямо из Лондона. Мистрис Сквейрс покидает Екатеринослав, чтобы переселиться в Ростов со всеми работницами. Это гораздо центральнее. Ее мать еще до устройства мастерской меня об этом просила; я тогда не согласилась, потому что была хороша с жандармским штаб-офицером. Мы с ним с тех пор стали на ножах. Пока его сменяли, я устроила в Ростове мой дом для раскаивающихся грешниц. Там жандармов нет. Это совершенно новое дело, и великая княгиня Елена Павловна, говорят, очень этим делом занимается. Я уже говорила о моей идее с Киселевым, находящим ее забавной: «мне не случалось на раскаивающихся денег тратить, но я поплатил порядочно за утопающих в грехах». Мы много говорили вздора по этому поводу. Он мне обещал озаботиться этим делом, принимая свое министерство. Великая княгиня, когда узнала, что дело у меня устраивается, прислала мне сорок крепостных девок для моего заведения, которое даст хорошие плоды, по ее уверению, а она очень умная женщина. Он снова приехал в мое имение, объезжая край. Он два дня и две ночи провел у меня, так ему весело было со мной, вспоминая старое доброе время. Бумаги уже получеиы из Петербурга с разрешением открыть заведение на имя мисс Пенелоп. Мать ее назначена помощницей. Это первое заведение такого рода в России, и я рада подарить мисс Пенелоп эту новинку. Официальное письмо призывало благословение господне на мое заявление; при этом приложена шаловливая записка. Я — почетная попечительница, мисс Пенелоп назначается попечительницею, мистрис Сквейрс — инспектрисой классов и мистрис Жаксон — по хозяйственной части. Таким образом, и мать и дочь у меня остаются. У них прекрасные манеры, они очень разговорчивы. Дочь чудо как хороша. Они обе мне много помогут в приеме гостей. Мне нужны помощницы. Я подарила мисс Пенелоп триста душ на булавки, которые значатся при заведении, но я их отдала на имя мисс Пенелоп, а не для этих гнусных преступниц. Я ей сверх того подарила сорок крепостных девок и приказала набрать еще двадцать от десяти до четырнадцати лет. Мистрис Жаксон займется этим делом. Она их приготовит как огурчики в уксусе и положит туда красного перца.
Она рассмеялась и показала свои десны настежь.
— Это произведет хороший эффект, в отчетах будет особая статья о девках, не достигших еще совершеннолетия и предающихся раннему разврату.
— Но каким образом у вас так много раскаивающихся девок и живущих в разврате при вашей строгости ко всему, что относится до нравственности ваших крепостных? Я не знала также, что мисс Сквейрс может владеть крепостными. Разве она дворянка?
— Мисс Пенелоп такая же дворянка, как и я: ее отец был в ранге полковника и. был русским подданным, знайте это навсегда. Какой глупый вопрос вы мне задаете, простите великодушно за выражение! Мне все равно, распутные они или девственные, развратницы или святые недотроги, — это меня менее всего беспокоит [61] . Дом называется домом раскаивающихся грешниц; они в нем заключены по жизнь, и мистрис Жаксон пусть их порет, сколько ей угодно. Кажется, достаточно, чтобы носить название кающихся грешниц? Хотите еще больше: я им велю зубы все вышибить и из их задниц сделать такой компот, — присовокупила генеральша, — еще ранее их прибытия в Ростов. Они будут иметь достаточное время для своих сокрушений и поймут, что не грызть орехи их отдали в смирительный дом. Я не мешаю мистрис Жаксон производить свое ремесло, упаси боже, вы понимаете, что тут название ничего не значит. Я захотела дать официальное положение моей искренно любимой мисс Пенелоп; я ей вполне доверяю и ее матери тоже, а бабушка их из простых, даром что англичанка. Они обе, я уже вам не в первый раз говорю, полковницы по чину отца и имеют полное право владеть крепостными. Мисс Пенелоп этим правом и пользуется. На здоровье моей милой. Она только заикнулась о продаже их врозь, как получила от крестьян сорок тысяч ассигнациями, ей поднесенных, чтобы сохранить при себе своих сыновей и дочерей; их было всего двадцать отцов семейств. Она думает, что, продав их сразу, она получит еще порядочный барыш, пожалуй, шестьдесят тысяч ассигнациями. Я, кажется, страшный промах сделала, ну да бог с ней — она
61
В подлиннике перевода сохраняется французский текст: Il m'importe qu'elles soient des gourgandines ou des pucelles, qu'elles aient deja roti le balai, ou qu'elles soient des saintes n'y touche, c'est le cadet de mes soucis.
№ 107. Д<ЕЛОЖ>, УРОЖДЕННОЙ МЮЕЛЬ
12 апреля 1839 года
…Она вдруг начала мне говорить с самодовольством про свои милые ножки, которые обуты были в очень тесные башмаки, так что башмаки врезывались в кожу и производили сильное давление: кожа так и выступала с обеих сторон. Ноги ее не прельщали никого, разве очень юных людей, которые засматривались на них. Ей было около сорока лет и, пожалуй, с хвостиком.
— Я тогда прекратила разговор, завязавшийся совсем неловко, — признайтесь сами, — в присутствии милейшей мисс Пенелоп, не знавшей, где укрыть свою голову, потому что ее английские идеи о равенстве, о личной свободе слишком живо сохранились у ней при ее английском воспитании.
— Но прежде всего я не терплю, чтобы все говорили о моих ножках. Они в самом деле очень хороши, даже говорят, что они очень умны; [62] многие находят, что у них своя физиономия.
Я приподняла в эту минуту ее ножку, шаловливо улыбающуюся в своих черных атласных башмачках, и положила сперва левую ее ножку, а потом и правую на мои колени. Странную вещь я заметила в ногах: ноги двигались свободно, как следовало, но вокруг ноги башмаки, спиравшие ее очень туго, были пришиты к чулкам.
62
В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: on dil meme qu'ils sont fort spirituels.
— Мой брат бывает очень нескромен, особливо когда он пьян. Он очень был возбужден, он осушал коньяк флакон за флаконом, — вы сами видели, что тут скрывать? — он желал помочь пищеварению, он наелся пасхи, красных яиц, съел два куска паштета, очень большой кусок ветчины. Завтрак этот остается вплоть до воскресенья фоминой недели. Он наверное стал бы говорить глупости и завираться насчет моих ног. Я уж его наизусть знаю, и я терпеть не могу, чтобы о них говорили, особенно в присутствии сына, становящегося уже мужчиной. Сын мой все смотрит на мои ноги и очень ревниво относится к неуместным шуткам своего дяди. Я иногда думаю, что он влюблен в меня.
Мы можем помочь делу. Ведь брат ее был в связи с ней еще до свадьбы ее, она мне сама говорила. Она сознается в шести любовных связях, если ей можно верить. У ней наверное было по крайней мере в шесть раз более. Она постоянно повторяет имена графа Самойлова, графа Адама Ржевусского, командующего чудным кирасирским полком принца Альбрехта; она постоянно повторяет: «Когда я была с Самойловым; тогда я жила с Ржевусским; это было во времена князя Льва Радзивилла; тогда я была с Безобразовым, как весело было тогда в Варшаве! Он был маленьким офицером в желтых кирасирах. Еще так недавно я жила с Иоасафом Нелидовым», — и больше всего и чаще всего она говорила с увлечением о князе Сергее Трубецком. Она его любит еще и теперь. Она навзрыд плакала, говоря о Трубецком: «Мне его Самойлов привез в Вознесенск. Мы расстались в прошлом году. Я очень боялась, чтобы он мне не дал дурной болезни. Он связался с Мусиной-Пушкиной». Вот я и насчитала их восемь. А толстый адъютант ее полуживого мужа, который рта не разжимает и смотрит за конюшнями? Я голову отдаю, что он ее любовник. Мисс Пенелоп его ненавидит.
Князь вошел в комнату с двумя племянницами. На них надеты были их бархатные салопы, сшитые на живую нитку; вместо аграмантов пришиты были белые бумажки. Она вовсе не убрала своих ног с моих колен. Брат подошел и прислонился к ее ногам, поцеловал их, опираясь почти невежливо своими руками о мои колени. Он, впрочем, очень искусно вывернулся из этого деликатного положения, сказав: «Чудная ножка моей сестры так мило покоится на своем жертвеннике, что надобно быть неверным, чтобы перед ним не преклониться». Племянницы просили позволения идти с дядей в мастерскую поторопить работу.