Письма и записки Оммер де Гелль (Забытая книга)
Шрифт:
Генеральша отвела меня в сторону и сказала мне, что брат ее очень любит и очень влюблен в меня.
— Вы ее никогда не будете иметь, — сказала она брату, — пока не накажете наложницу свою и не прогоните ее. Вы, всего лучше, подарите ее г-же Гелль, пусть она с ней делает, что хочет. Эти девки бог знает что о себе думают: они воображают себя дамами. Продайте мне ее. Я вам дам за нее тысячу франков. Я ее отделаю как следует. Вы не знаете, какая ужасная история? Девки, которых я велела выпороть и которые перед тем напились пьяными, — это все одна история: наложница брата и сестра ее, вдова, выпустили водку, чтобы напоить моих работниц. Вообразите себе, что за смелость! Наложница моего брата не хотела, чтобы моим племянницам сшили их салопы к четвергу, вообразите. Я уже вдову велела задержать и привести с младшей сестрой, чтобы их как следует выпороть и потом допросить под розгами. Пойдите к брату и упросите его подарить вам его наложницу, я совещусь ее силой брать, хотя она моя крепостная. Главное для меня — не выпустить
Я поцеловала ей руку, она страстно обняла меня.
— Жюли вас дожидается уже у дверей. Она вас проведет кухнями. Вам приличнее идти к брату в сопровождении вашей соотечественницы, которая имеет весьма презентабельную фигуру. Она уже занялась переноской вещей из вашей гостиницы и все приготовила здесь, в ваших комнатах. Мой метр-д'отель, Жиовани, уже на месте и за всем смотрит; Жюли прибежала сюда и рассказала обо всем, что там происходит. Люди моего брата — все воры и мошенники. Знайте это и держите себе на уме. Я не хочу, чтобы он жил с этой салопницей, это уже продолжается более трех месяцев, и она у него таскает, что захочет. Брат вас с нетерпением ожидает и мне разрешил поступать с ее сестрами, как я пожелаю. Я вам уже сказывала или нет, что вдова была прежде любовницей брата, и он ее и теперь отличает. Ужас, что за свинья, право, мочи нет! Вообразите, что эти потаскушки вздумали соперничать с англичанками, которые мне ежедневно твердят, как опасно будет для всех нас, когда они станут разъезжать в колясках, в шляпах с перьями. Надо запустить брату блоху в ухо. Если им дать теперь потачку, то через десять лет будет конституция. Блоха уже у меня в руках и даже две. Я от вас ожидаю его настоящую наложницу; она преопасная бестия. Вы мне окажете настоящую услугу. Ваше влияние на брата так сильно, что вы не допустите ему долее оставаться с дурными своими привычками. Вы — мой чудный жемчуг, который я осыплю бриллиантами. Мой брат живет с тремя сестрами и тратит на них чертовские деньги. Я двоих из них привела к сознанию. Я желаю, чтобы ваше торжество было полное и чтобы вы получили за это солидную награду.
Она, право, чудесная женщина и так дорожит интересами своих приятелей. У нее что на словах, то и на сердце; но смех ее какой-то странный, и я с трудом к нему привыкаю: она раскрывает рот до такой степени, что обнажает свои десны и скалит зубы, как хищный зверь. А она очень часто смеется, и все тем же злым смехом. Я убедилась, что это только дурная привычка. Она любит смешить, и я не думаю, чтобы ее натура была действительно испорчена и что она сохраняла лишь внешность цивилизованной женщины. Я ее со всех сторон пробовала: все в ней было любезно и достойно любви; она держала себя превосходно, ее руки, ее ноги были бы достойны изучения скульптора. Она была с друзьями всегда ровного характера, ни малейшей запальчивости ни в ее характере, ни в привычках нельзя было заметить. Она была бой-баба и прямо годилась бы в министры. Если бы она мне сказала выпрыгнуть из второго этажа, я, не колеблясь бы, это совершила: такова вера была в ее непогрешимость. Только один ее смех раздражал мне нервы именно тогда, когда не было никакой причины смеяться, ее смех с пронзительными нотами; рот раскрывался донельзя, я видела ее десны — и вид десен был крайне непривлекателен. Мне брат ее часто говорил, что ее бы сечь надо, чтобы отучить так смеяться. В ту минуту, как она заливалась непомерным хохотом, ее ножки наигрывали свою игру самым привлекательным образом и мирили с ее невоздержанным смехом.
— Раз ко мне, — рассказывала она мне, — пришла из деревни (мне тогда было четырнадцать лет) женщина, жаловавшаяся на глаза. Моя мать ей дала шпанских мух. Она, вместо того, чтобы приложить их к затылку, наложила прямо на глаза. На другой день, когда мы зашли в избу, у этой женщины, разумеется, оба глаза лопнули.
Рассказывая мне это и помирая со смеху своим нестерпимым смехом, она передвигала ножки и подымала их в уровень с своими глазами, опускала их на пол и била каданс.
— В другой раз, в том же году, пришли просить о больной ноге, мать дала для натирки ноги меркурияльную (ртутную — Д.Т.) мазь. Больная женщина приняла всю мазь эту сразу внутрь; рвота и ужасные колики не замедлили явиться; она страдала ужасно. Моя гувернантка пришла осмотреть ее и решила, что больная отравлена. Еще бы! Молодая женщина умерла в престарелые годы, страдая, правда, часто желудком и зубною болью. Я ей, Христа ради, велела за птицами смотреть. Она получала по смерть свою месячную порцию. Мне мой приказчик сказывал, что она очень хорошо умерла: накануне была у причастия.
Генеральша набожно перекрестилась.
Я, кажется, вовсе забыла сказать о ее наружности. Она была смугла, но живой румянец освещал ее лицо, ее черные глаза выражали страстность ее натуры; тело ее было сплошь покрыто темными
Я пошла к моему князю и каюсь в тех неистовствах, которые я производила. Я не от злого сердца им предавалась — такова была вся обстановка, как-то было неловко иначе действовать. Сначала я только смотрела… [65]
65
Пропуск в подлиннике.
Я несколько раз переходила из моего нового апартамента в помещение г-жи Жаксон. Генеральша все там заседала. Я шныряла взад и вперед. И в новом моем помещении мне было интересно оставаться и осмотреть все, что я там находила, но сама генеральша представляла для меня животрепещущий интерес. Она была покрыта багровыми, бурыми пятнами, глаза ее блистали сверхъестественным фосфорическим светом. Мистрис Жаксон надевала железа [66] на большой палец только что разжалованной наложницы. Она очень скоро созналась во всем: греческий негоциант три раза приходил к вдове, и она посылала тогда за сестрой; они обе получили тогда четыреста пятьдесят рублей ассигнациями, которые и поделили вместе. Мистрис Жаксон ее спросила, знала ли она, что грек обращался наперед к ней самой. Игра наручников скоро ее заставила отвечать, что — да. «Значит, ты знала, что это воровство», — и несколько раз ударила ее нагайкой по голове и плечам. Она стала допрашивать вдову, но, воля твоя, у меня духа не хватает все эти ужасы тебе передавать. Я снова пошла к князю. Вообще я все шныряла взад и вперед.
66
В оригинале, приводимом переводчиком в тексте в скобках, стоит: poucettes anglaises.
Князь был видимо доволен, что развязался с тремя сестрами, и передавался своей новой страсти с пылом юноши. Я перебрала целый магазин, который был навален в сундуках. Очень дорогие платья лежали в кусках, три очень драгоценные шали, золотые цепи, браслеты и даже бриллианты попадались, но редко. Князь отправился в клуб. После обеда я прибрала немного в комнатах и писала мои письма. Вошли княжны, я у них спросила, что делает генеральша.
— Она заперлась с своим адъютантом и читает набожные книги, — сказала одна из племянниц и залилась громким смехом.
На другой день княжны пришли меня будить в девять часов. Мы вошли к генеральше около половины одиннадцатого, она уже была почти одета. Красивый адъютант, очень похожий на быка, сидел у нее с книгой в руках.
— Майор мне читал св. Евангелие, ничто так не успокаивает. Он мне вчера вечером читал поэзию и отчасти романы. Он мне так предан…
№ 110. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>
Екатеринослав. Вторник, 7 мая 1839 года
Я была очень рада сблизиться с мистрис Сквейрс: она так много видела достопримечательного. Она жила то в Париже, то в Лондоне; замуж она вышла в Париже в 1822 году, ей тогда было с небольшим двадцать лет. Они приехали в Харьков; он тогда же поступил в России на службу и сделался профессором английского языка в чине полковника.
— Нас привез граф Головкин. Мы отправились в Одессу к графу Воронцову в 1824 году. От этих переездов мы не стали богаче, и я должна была поступить в гувернантки при молодой Н. Это было в 1826 году. Потом я была гувернанткой у графа Потоцкого и при маленьких графинях Паленых. У графа Потоцкого счастье мне улыбнулось: я много тратила денег и ничего себе не нажила. Теперь я состою при княжнах и помогаю моей матери и дочери. Мы живем, слава богу, в довольстве.
Генеральша прервала наш разговор; она вошла в сопровождении мистрис Жаксон. Мистрис Жаксон начала расценивать вещи и предложила мне десять тысяч франков за все. Генеральше предложила двадцать. Тут было на пять тысяч одних платьев в кусках, масса кружев, золотые цепи, серьги, браслеты. Я оставила за собой немного кружев, салоп бархатный, только что принесенный, два канделябра из Трианона, чудо из чудес. Они принадлежали королеве Марии-Антуанетте. Тут вошел князь, который мне вручил половину своего выигрыша. Он меня на счастье заинтересовал в своей игре. Это были десять тысяч франков, которые мне слетели с неба. Я кинулась целовать князя, но генеральша не того была мнения; она ему решительно сказала, что это мне не цена и что я стою гораздо более.
№ 111. <Г-ЖЕ ДЕЛОЖ>
Понедельник, 13 мая 1839 года
Князь у меня спросил, помню ли я, что ему обещала ужинать у мистрис Жаксон. Я ему отвечала: вы, верно, чересчур богаты? Он вынул пакет и передал его мне.
— Против таких сильных доводов отказа не бывает, — отвечала я ему, смеясь.
— Я непременно буду. Я вернусь из собрания в полночь. Я зайду за вами. Да не бойтесь же. Вы дрожите. Для вас ни малейшей опасности нет.
Я удалилась после обеда, ссылаясь на ужасную мигрень. Я разделась и села писать письма. Генеральша заходила узнать о моем здоровье. Девушка сказала, что я дремлю.