Письма императора

Вербинина Валерия

– Может быть, А – первая буква имени Антуан, а не фамилии, – заметил Ален. – Или шкатулка досталась гувернантке в наследство от матери, чьим отцом и был этот месье.

– Возможно, – согласилась Амалия, подумав. – Но не забывайте, что граф де Монталамбер мог просто купить шкатулку в какой-нибудь лавчонке – потому, что она ему приглянулась. Поэтому, Анри, лучше сходите-ка сначала к лакею Шевалье. Он наверняка привык, что его после убийства хозяина то и дело допрашивают полицейские. Поговорите с ним о шкатулке, как

знать, может быть, он вспомнит что-нибудь интересное.

– Хорошо, – сказал инспектор.

– А что нам делать? – вклинился Тростинка.

– Пока ничего, – ответила Амалия. – Франсуа – мой дворецкий, Венсан – мой кучер, ты – просто слуга, а месье Ален поправляется после ранения, и знать о его присутствии в доме посторонним совершенно необязательно.

– Кроме того, – добавил Анри, – не забудьте, что есть еще кое-кто, кто хочет завладеть шкатулкой, так что держитесь начеку. – Он шагнул к двери. – Вечером я приду и расскажу, что мне удалось разузнать.

– Значит, до вечера, – сказала Амалия.

Она проводила инспектора до выхода и, только идя обратно, поняла, почему особняк по возвращении показался ей таким пустым. Боже мой, Скарамуш! Как она могла забыть про собаку? Он оставался в доме, потом пришли неизвестные… Неужели они забрали его с собой?

– Венсан! – вне себя от тревоги закричала Амалия. – Тростинка! Франсуа! Вы смотрели в комнатах – вы нигде не видели белую собаку? Такой большой молчаливый пес, зовут Скарамуш! Не видели?

Тревога Амалии передалась и ее сообщникам, и вскоре дом наполнился хлопаньем дверей и топотом ног. Скарамуша нигде не было видно, пока Венсан не догадался выглянуть на задний двор. Белый пес жалобно поскуливал там возле крыльца. Передняя лапа у Скарамуша была вся в крови, и кровавый след тянулся от задних ворот до черного хода. Очевидно, пес бросился за незваными гостями, и они ранили его. Сил вернуться в дом у Скарамуша уже не было, и он лежал на брюхе, тяжело дыша.

– Вот гады! – разозлился Венсан. – Что сделали с собакой!

– Что с ним? – заволновалась Амалия, выскакивая наружу. – Ох! Бедный Скарамуш!

– Похоже, в него выстрелили и раздробили ему лапу, – буркнул Венсан. – Не трогайте его, вы испачкаетесь… Лучше я сам понесу.

И он как-то необыкновенно ловко подхватил с земли громадного пса и понес его в дом, бережно прижимая к себе. Амалия заметалась, ища бинты. Почему-то, когда она перевязывала принца воров, она чувствовала себя значительно увереннее, а сейчас, когда ей пришлось осматривать лапу собаки и обрабатывать рану, у нее дрожали руки.

– Ничего, Скарамуш, – приговаривала она, накладывая повязку, – скоро будешь бегать, как прежде. – Она погладила пса по голове, а он в благодарность лизнул ей руку.

– Тростинка! – крикнула Амалия. – Я помню, у тебя кровь текла из руки. Подойди-ка сюда.

Бандит потупился.

– Ничего

не надо, мадам, я уже сам себя перевязал.

– Очень даже надо! – возразила Амалия, которая чувствовала себя, как медсестра на поле боя. – Сначала осмотрю тебя, потом Венсана, а затем снова займусь месье Перваншем.

Венсан деликатно кашлянул.

– Хорошо бы это… чего-нибудь поесть, – сказал он. – А то у меня с самого утра маковой росинки во рту не было.

Амалия оглянулась на часы. Так и есть, ей наверняка приносили обед из посольства, но она в это время пряталась от пуль в домике принца воров.

– Франсуа! – крикнула она. – Мы умираем с голоду. Вот тебе деньги, сходи и принеси что-нибудь поесть.

– Между прочим, – буркнул Венсан, – лошадям тоже нужен овес, а одно стекло в карете треснуло, его пора заменить.

Амалия состроила мученическую физиономию, но дала денег и ему – на овес и на починку кареты.

– Франсуа! Ты еще здесь? – Вор все мешкал, не решаясь уходить. – В чем дело? Одна нога здесь, другая там!

– Между прочим, мадам, – пропыхтел обиженный мошенник, – я дворецкий, а не повар.

– А есть ты хочешь?

– Само собой, хочу.

– Так вот, Франсуа, если ты останешься дворецким, то ляжешь спать голодным!

Франсуа с ворчанием удалился, а Амалия занялась ранами своих новых друзей. Перевязав их, она заставила своих сообщников облачиться в более приличную одежду, чтобы они могли сойти за ее слуг. Ален, который все еще чувствовал себя неважно, устроился на диване в одной из комнат первого этажа и заснул. Амалия принесла плед и накрыла его. Венсан отправился покупать овес и договариваться о ремонте, а Тростинке Амалия поручила следить за входной дверью.

– Если вдруг заметишь что-нибудь подозрительное, – сказала она, – сразу же предупреждай нас.

Вернувшись в гостиную, Амалия первым делом убрала подальше шкатулку и, сев за стол, тщательно скопировала найденные в ней шифр и письмо. Копию Амалия сунула в потайной карман, а подлинник спрятала в увесистую Библию, снабженную рисунками Гюстава Доре.

Едва Амалия успела сделать это, как к ней поднялся встревоженный Тростинка.

– Мадам, – шепотом доложил он, – там к нам хочет войти какой-то тип, по-моему, жутко подозрительный. Может, мне сразу пристукнуть его?

Амалия спустилась вместе с Тростинкой вниз и, поглядев на подозрительного типа, топтавшегося на мостовой возле двери, признала в оном Иннокентия Добраницкого, служащего посольства его императорского величества в прекрасном городе Париже.

– Это ко мне, – сказала она. – Впусти его.

Тростинка повиновался с большой неохотой. Добраницкий, едва войдя, сунул ему в руки шляпу и трость, на которые бандит поглядел с озадаченным видом. Амалия взглядом показала лжелакею на вешалку, и он вздохнул с облегчением.