Письма императора
Шрифт:
– А мне этот тип не нравится, – признался он. – Совершенно не нравится.
– Потому что он полицейский? – предположила Амалия.
– Может быть, – подумав, сказал Ален. – Я никак не могу понять, что он на самом деле за человек. Какой-то он замкнутый очень. И скользкий. То он говорит, что для него важнее всего деньги, то выясняется, что Монталамбер – его отец… Все это ведь может оказаться и враньем, знаете ли.
Амалия не успела ничего ответить, потому что дверь распахнулась, и Франсуа просунул голову в комнату.
– Мадам, – доложил он, блестя глазами, – он здесь! Инспектор Готье
– Отлично, – сказала Амалия. – Зови его сюда. И, конечно, зови всех остальных.
– Ну и что вам удалось узнать? – спросил Ален, когда все шестеро сообщников собрались в большой гостиной, обитой розовым шелком.
– Все, – спокойно ответил молодой полицейский. – Или почти все.
– Давайте начнем со шкатулки, – попросила Амалия.
– Извольте, – легко согласился Анри. – Итак, я переговорил с лакеем Шевалье, а после него – с бывшей гувернанткой. Мне удалось выяснить, что шкатулка с монограммой «А» на крышке принадлежала мадемуазель Перпиньон, которая и отдала ее графу де Монталамберу вместе с некими письмами. Это случилось где-то в апреле нынешнего года.
Амалия подалась вперед:
– Мадемуазель Перпиньон что-нибудь знала о тайнике?
– Абсолютно ничего. Она с легкой душой отдала шкатулку графу, потому что та была довольно старая, вся такая обтрепанная внутри и, в общем, не представляла особой ценности. Она находилась в семье со времен дедушки мадемуазель Перпиньон.
– Как звали дедушку? – быстро спросил Ален.
– Луи Перпиньон. Вот тут начинается самое интересное. Дело в том, что шкатулку дедушка получил в дар от своего хозяина. А звали того хозяина, – Готье сделал крохотную паузу, – Антуан д’Альбер.
– И чем Антуан занимался? – спросила Амалия.
– Он был человеком, приближенным к особе императора, – отозвался Готье.
– Императора Наполеона? – ахнул Тростинка.
– Ну да.
Венсан задал куда более практичный вопрос:
– А он был богат, ваш д’Альбер?
– Несомненно, – усмехнулся инспектор.
– А чем занимался его брат Дени? – спросила Амалия.
– Еще интереснее. – Готье улыбнулся. – Пока его брат служил Наполеону, Дени д’Альбер дышал английскими туманами. Дело в том, что он был убежденный роялист.
– Пока все гладко, – подумав, сказала Амалия. – Кроме одного. Если в шкатулке скрывался ключ к сокровищу, Антуан д’Альбер не мог подарить ее своему слуге.
– Похоже, госпожа баронесса, – отозвался молодой полицейский, – мы с вами мыслим абсолютно одинаково. Должен признаться, меня этот вопрос тоже заинтересовал, и я навел кое-какие справки. Антуан д’Альбер умер в 1815 году, незадолго до окончательного поражения Наполеона. Вы, конечно, не можете знать, что это было за время, а я слышал о нем кое-какие рассказы. Все дороги были заполнены солдатами самых разных армий. Во многих местах хозяйничали мародеры, некоторых сторонников императора, особенно на юге, казнили без суда и следствия… Думаю, умирая, Антуан поручил слуге отвезти драгоценную шкатулку своему брату, а Луи Перпиньон просто побоялся в такое время пускаться в путь. Смерть хозяина освободила его от всех обязательств, и он забрал красивую шкатулку себе, а чтобы оправдать ее появление, сказал в семье,
Амалия закусила губу. Что писал Антуан в том письме? «Положение с каждым днем становится все серьезнее…» Было ли это до или после Ватерлоо, какая разница? Огромная империя, великая, что ни говори, империя трещала по швам, и наиболее прозорливые люди уже понимали, что пора позаботиться о завтрашнем дне, если они не хотят разделить участь поверженного императора. Неудивительно, что приближенный к его особе Антуан внезапно вспомнил о своем брате, который должен был многое выиграть от реставрации Бурбонов.
– А что стало с Дени д’Альбером? – спросила Амалия.
– Он умер в 1829 году. Я видел его могилу на Пер-Лашез. Члены этой семьи лежат там в одном склепе. Ни у Дени, ни у Антуана не было детей, и после смерти Дени род д’Альберов перестал существовать.
– Ну а книга-то? – нетерпеливо встрял Тростинка. – Насчет книги удалось хоть что-нибудь разузнать?
Анри устало передернул плечами:
– Как, по-вашему, я мог это сделать? Целая семья давно исчезла с лица земли. Понадобится время, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто мог знать братьев д’Альбер.
– Да, – задумчиво заметил Ален, – это будет непросто.
Море волнуется, море кипит, море грохочет. Валы вздымаются – и бесшумно застывают, превращаясь в стены какого-то подвала.
Темно, темно, ох, как темно! Внезапно где-то вдали вспыхивает дрожащий свет.
Ступени, множество ступеней… Из стен высовываются чьи-то призрачные руки, пытаются схватить ее за плечи, удержать…
Свет начинает удаляться. Она бежит, отталкивая назойливые руки, которые хотят только одного – помешать ей добраться до сокровища.
Быстрее! Еще быстрее!
Это уже не подвал, а комната, и посередине ее, вися в воздухе без какой-либо опоры, горит звезда. Вот он, мой свет!
Амалия берет звезду в ладони (та каким-то чудесным образом успела уменьшиться до размеров яблока) и смутно думает во сне, что это неправильно, что она должна обжечься… Но звезда если и обжигает, то ледяным холодом. Она трепещет, разгораясь то ярче, то глуше…
Звезде здесь не место, внезапно догадывается Амалия во сне. Надо во что бы то ни стало унести ее отсюда! И, холодея, она понимает, что пути обратно нет, что из стен вновь высунутся руки и уж теперь они точно не отпустят ее…
Но она должна идти. И она идет.
Призраки шуршат в стенах, пытаются схватить ее. Лишь сейчас она замечает, что их руки – сплошные кости, лишенные мяса. Только торчат кое-где обрывки сухожилий. И, переводя взгляд на свои руки, Амалия видит, что и они становятся такими же, как у призраков.
Вокруг нее нарастает враждебный шепот… Вот чья-то костлявая рука ухватила ее за шею… Амалия дернула головой – и проснулась.
За окнами стояла глубокая ночь. Шелестел дождь, капли его скользили по стеклам, но все это Амалия разглядела значительно позже. Куда больше ее интересовал человек, пристроившийся на краешке ее постели. Он водил пальцем по ее шее, и глаза его при этом блестели ярко-ярко… Слишком ярко, по правде говоря.