Письма из Осташково
Шрифт:
Ф[окин] опять окормил меня какими-то рижскими пирогами и, кроме того, угостил меня великолепною коллекциею разного рода гравюр, относящихся до его специальности; коллекциею, состоящею из огромного собрания фресков, орнаментов и множества архитектурных рисунков, скопленных им в продолжение многих лет. После обеда повел он меня в мастерскую, где я наглядным образом мог убедиться в том, что у этого человека бездна вкуса и удивительно разнообразные способности. Я видел несколько моделей иконостасов его собственного сочинения, и особенно понравились мне чрезвычайно простые, но в то же время необыкновенно легкие и художественные изделия по этой части для сельских церквей.
После чаю ушел я домой, то есть на постоялый двор. Только что успел отворить
За стеной происходит так называемое добровольное соглашение. Помещик старается, как слышно, во что бы то ни стало растолковать мужикам необходимость выкупа и для этого решился прибегнуть даже к наглядному способу, каким учат детей арифметике.
– Антон!
– кричит измученный и уже отчасти охрипший помещик, - Антон! Поди сюда! Сюда, ближе к столу. Да чего ты, братец, боишься?
Слышен скрип мужичьих сапогов.
– Давай сюда руки! Что ж ты? Давай же! Я ведь не откушу. Где твоя шапка?
Мужичий голос говорит шепотом:
– Матвей! Давай свою! Вот, Лександра Васильич эта шапочка будет превосходнее. Извольте получить.
– Все равно. Ну, да хорошо. Давай ее сюда. Теперь, Антон, держи эту шапку крепче.
Мужик вздыхает.
– Представь себе, что эта шапка - земля!
– понял?
– Тэкс-с.
– Эта шапка - моя земля, и я тебе эту землю отдал в пользование. Понял?
– Слушаю-с.
– Нет, не так. Постой! я возьму шапку. Представь, что тебе нужна земля, то есть эта шапка! Ведь она тебе нужна?
– Чего-с?
– Дурак! Я тебя спрашиваю: нужна тебе шапка или нет? Можешь ты без нее обойтись?
– Слушаю-с.
– Ах, разбойник! Да ведь я тебе ничего не приказываю, глупый ты человек! Я тебя спрашиваю: чья это шапка?
– Матюшкина.
– Ну, хорошо. Ну, положим, что матюшкина, но ты представь себе, что эта шапка моя.
– Это как вам будет угодно.
– Дура-черт! Мне ничего не угодно. Я тебе говорю, представь только.
– Я приставлю-с.
– Ну, теперь бери у меня шапку. Ну, бери, бери! Ничего, ничего, не бойся! бери! что ж ты?
Мужик не отвечает.
– Что ж ты не берешь?
Молчание.
– Губитель ты мой! Я тебя спрашиваю: что ж ты не берешь? А? А? А?
– Да коли ежели милость ваша будет…
– Фу, ты, господи! Ах, разбойники! Уморили! Ничего, ничего не понимают!
– завопил опять помещик и начал ходить по комнате.
Несколько минут продолжалось молчание, наконец один из мужиков спросил:
– Лександра Васильич!
– Ну, что тебе?
– Позвольте выйти на двор!
– Зачем?
– Оченно взопрели.
– Ступай.
Немного погодя попросился и другой. Я отворил немного дверь в сени и стал слушать.
– Ну как же теперь это дело понять?
– шепотом спрашивал один у другого.
– Известно, жилит. Прямо, то есть, сказать не может, потому воли ему теперь такой нет; ну, он, братец мой, и хочет, значит, чтобы, то есть, обманом. Слышал про шапки-то?..
– Да. Что такое? Не пойму я никак, что это он про шапки-то?
– Эво-ся! Рожна ли тут не понять? Вот сейчас отберу, говорит, у вас шапки и до тех пор не отдам, поколе, то есть, не будете согласны.
– Ишь ты ведь, черт! Да. А я так думал, что это он пример только делает. Ах, волки тя ешь! Матюшкина-то шапка, значит, аминь. Новая… Ну, хорошо, парень, я свою не дал! Ровно мне кто в уши шептал: "Не давай, мол, пути не будет!" А твоя здесь?
– Вот она!
– Так что ж ты? Давай убежим! Я теперь так запалю: на лошади не догнать.
– Ой ли?
– Да ей-богу!
– Валяй!..
– Что вы там долго прохлаждаетесь?
– отворив дверь, закричал вдруг помещик.
Мужики вошли в комнату, и опять начались разговоры в том же роде. Я слушал, слушал и наконец заснул.
1 Анафема - здесь: брань, проклятие.
2 Гергей Артур (1818-1916) - командующий армией во время венгерской революции 1848-1849.
3 Имена эти вымышленные. (Примеч. В.А. Слепцова.)
4 "…подлинная грамата Дмитрия Донского".
– О "подлинности" грамоты В.А. Слепцов говорит иронически. Ведь краска алицарин (ализарин), которой написана эта осташковская грамота, стала применяться только в XIX веке.
5 Нумизматика - наука, изучающая историю монет и их чеканки.
ПИСЬМО ПЯТОЕ
После всех моих бесплодных хождений по разного рода присутственным местам и прочим общественным заведениям с более или менее казенной обстановкою я наконец догадался, что, идя этой дорогой, я ровно ничего не узнаю; что с этой стороны город достаточно укреплен и почти неприступен; что официальная ложь стоит при входе и не допускает любопытного проникнуть в тайную мастерскую осторожного механика. Соображая это, я нечаянно напал, хотя и на самый битый, но зато и самый верный путь, и именно: шляться по домам и просто слушать все, что ни попало. Для приезжего человека, непричастного местным интересам, даже сплетни и всякого рода самая пустая болтовня имеют огромную цену, особенно если умеешь обращаться с этим материалом. Как, по-видимому, ни ничтожны эти данные, но я убежден, что они только так кажутся ничтожными на первый взгляд. Согласитесь, что осташковские сплетни, например, - имеющие, разумеется, все-таки более или менее серьезный характер, - способны созревать только на местной, только на осташковской почве и, следовательно, должны неминуемо заключать в себе соки породившей их среды, должны отражать в себе местный взгляд, местные интересы. Что же касается неизбежного в этом случае преувеличения и даже искажения фактов, то я убедился, что при внимательном сличении нескольких экземпляров все лишнее, нехарактерное слетает, подобно шелухе, и в результате остается все-таки голая истина.
В продолжение трех дней пришлось мне познакомиться с несколькими промышленниками средней руки. Все мои визиты к этим так называемым гражданам удивительно похожи друг на друга. Мне случилось как-то в один день быть в трех домах, и эти три дома до такой степени ничем почти не отличаются один от другого, что после, дня два спустя, мне нужно было ужасно напрягать память и воображение, чтобы дать себе отчет: в каком доме и что именно я видел и слышал. Даже расположение комнат и вся внутренняя обстановка домов чрезвычайно однообразны. В передней непременно темно и пахнет шубами, в зале чистый, крашеный пол, жиденькие стульчики под орех, два ломберных стола красного дерева, на которых стоят по два подсвечника аплике 1. В гостиной кожаный диван, такие же кресла, бисерный поддонник на круглом столе с одной качающейся ножкой; иной раз портрет какой-нибудь на стене; чаще изображение Нила преподобного, стоящего на воде, с виднеющеюся позади его пЩстынью. Из гостиной дверь куда-то, вероятно в детскую, потому что оттуда всегда тоже выходит какой-то кисловато прелый запах молочной каши. Из этой же двери время от времени выглядывают, точно зверьки, два, а иногда и четыре маленькие глаза и долго с пугливым любопытством рассматривают гостя; и во все это время слышится за дверьми торопливый шепот, отпирание комода и сдержанные восклицания: "Гость, гость". Затем отворяется заветная дверь, и хозяин, большею частию человек средних лет, в долгополом сюртуке, с бритым подбородком и недоумевающим лицом, покорнейше просит садиться. Через пять минут на круглом столе вместо бисерного поддонника является мадера, мармелад, а иногда и просто водка с солеными огурцами.