Письма из Осташково
Шрифт:
– Это все так-с. Только вот Федор Кондратьич уехали, а то бы они вам все это разъяснили в лучшем виде.
– Так, стало быть, без Федор Кондратьевича ничего сделать нельзя?
– Вот изволите видеть, что-с…
Ф[окин] давно уже, стоя позади меня, делал гостю разные гримасы и заманивал его в другую комнату. Наконец гость это заметил и ушел с ним пошептаться. Чрез несколько минут он вернулся и сказал, что может дать мне записку в думу, и там сделают для меня все, что можно. Я взял записку и простился. Ф[окин] пошел со мною.
– Ну, слава богу!
– сказал он, когда мы уже были на улице, - дела наши улаживаются понемножку.
Новая
На дороге попадались нам беспрестанно разные люди и кланялись. Некоторых Ф[окин] останавливал, отводил в сторону и с озабоченным видом сообщал что-то.
– А, а! Да, да, да. Ну, так, так, - отвечали обыкновенно встречные, делали сосредоточенные лица и задумывались.
– Здравствуйте!
– здоровался Ф[окин] с каким-то чиновником, идущим к должности.
– Куда это вы?
– спросил чиновник.
Ф[окин] нагнулся к воротнику его шинели и шепнул ему, указав на меня глазами.
– Мм! Вот она какая история!
– глубокомысленно сказал чиновник.
– Да, - самодовольно заметил Ф[окин].
– Только вот как вы нам посоветуете? Сходить ли нам прежде к Михал Иванычу или уж прямо обратиться к Петру Петровичу? 3
Чиновник задумался.
– Дело мудреное, - проговорил он наконец, - как сами знаете. Мой совет - побывать прежде у Михал Иваныча.
– Ну, вот, вот! И я так же думаю. Да. Так до свидания.
– Мое вам почтение.
Чиновник пристально посмотрел на меня и пошел своей дорогой, в раздумье покачивая головой.
– Что вы беспокоитесь?
– сказал я Ф[окину], - Ведь дали же мне записку.
– Дали-то дали. Это, конечно; только, знаете, все бы лучше побывать нам у одного человека.
– Да зачем?
– Эх, какой вы! Да уж положитесь на меня.
– Ну, ведите, куда знаете.
Мы вошли в какой-то грязный переулок, кончавшийся большим вязким болотом. Кособокие домики с прогнившими крышами окружали его с четырех сторон. Болото это в сущности должно было по плану изображать площадь. По ту сторону болота стоял дом, ничем не отличавшийся от прочих, а в нем жил тот человечек, у которого, по мнению Ф[окина], нам необходимо нужно побывать. На дворе накинулась на нас собачонка, но Ф[окин] сейчас же заговорил с ней, и она успокоилась. На этот лай вышла кухарка и повела нас в переднюю. Ф[окин] пошел предупреждать о моем приходе и вернулся в сопровождении хозяйки дома, очень полной женщины в большом клетчатом платке, которая начала подозрительно осматривать меня с головы до ног. Нужного человечка не было дома, а потому мы и отправились прямо в думу. У церкви остановил нас печник:
– П. Г.! Что ж ты? Я тебя, братец мой, дожидался, дожидался, ажно исть захотил, - сказал он моему спутнику.
– Постой! не до тебя. Дела у нас тут пошли такие, спешные.
– Что мне за дело? Я глину замесил.
– Погоди немножко: я сейчас.
– То-то, смотри, проворней справляй дела-то свои! Рожна ли тут еще копаться!
– кричал нам вслед печник.
– Может быть, я вас отвлекаю от занятий?
– спросил я Ф[окина].
– Вы, пожалуйста, не стесняйтесь! Теперь я и один найду дорогу в думу.
– Нет; это ничего. Еще я успею. Тут, видите, печка строится в алтаре, так я взялся показать. Вот он и пристает ко мне.
– Так что ж ему дожидаться? Право, вы для меня напрасно беспокоитесь.
– Нет, нет. Я вас одного в думу не пущу. Вы не знаете.
–
Наконец пришли мы в думу. В темной передней встретил нас высокий седой старик в долгополом сюртуке и сердито спросил: "Что надо?" Я показал записку. Старик взял ее, велел мне подождать и ушел куда-то. Ф[окин] сказал мне: "постойте-ка, я тут в одно место сбегаю", - и тоже ушел. Я остался в обществе двух мещан, которые, как и я, ждали чего-то и от скуки терлись об стену спиною. Чрез несколько минут выглянул из двери писец и, внимательно осмотрев меня, сказал:
– Да вы бы сюда вошли.
Я вошел. Писец сел на свое место и начал меня рассматривать. Я смотрел на писца.
– Вы, должно быть, нездешние?
– Нездешний.
– Чем торгуете?
– Я ничем не торгую.
– Прошу покорно садиться.
Я сел. Писец принялся перелистывать бумаги и подправлять буквы, сделав при этом чрезвычайно озабоченный вид. Но по лицу его сейчас же можно было заметить, что его мучит любопытство. И действительно он не выдержал, взялся чинить перо и, рассматривая его на свет, спросил меня равнодушным тоном:
– Вы по каким же, собственно, делам?
Я объяснил, что вот так и так, от К[озочки]на записку принес.
– Мм.
В это время вернулся сердитый старик.
– Отнес записку?
– спросил его писец.
– Отнес.
– Ну, что?
– Ничего. А вы зачем на пол плюете? Нет вам места, окромя полу?
– Ну, ну, не ворчи!
– Чего не ворчи! Ходи тут за вами, убирай.
Старик опять куда-то ушел. Я сидел, сидел, скука меня взяла: нейдет Ф[окин]. В отворенную дверь видно было, как в передней мещане вздыхают, потягиваются и рассматривают свои сапоги. Пришел еще писец и принялся писать. Я отворил дверь в другую комнату; там было присутствие: большой стол, покрытый сукном, зерцало, планы развешаны по стенам. Я вошел в присутствие и стал рассматривать план Осташкова. удивительно правильно выстроен, совершенно так, как строятся военные поселения: всё прямоугольники, улицы прямые, площади квадратные. На столе лежит книга; я посмотрел: "Памятная книжка Тверской губернии за 1861 г. Цена 85 коп."
– Эй! Ступай вон!
– вдруг закричал кто-то позади меня.
Я оглянулся: в дверях стоит старик.
– Нешто можно в присутствие ходить?
Я вышел, держа книгу в руках.
– Брось книгу-то, брось! Зачем берешь?
– Я хочу ее купить.
– Купить! Ишь ты, покупатель какой!
Я отдал старику книгу и спросил писца: нельзя ли мне приобрести один экземпляр? Писец сказал, что можно; я отдал ему деньги и потребовал сдачи. Писец взял было трехрублевую бумажку, но другой, вдруг сообразив что-то, вырвал у него деньги и возвратил их мне; потом взял книгу, отвел в сторону первого писца и стал с ним перешептываться; потом позвал старика и послал его куда-то с книгою. Старик заворчал, однако, пошел. Тут же явился Ф[окин].
– Где это вы пропадали?
– Да все хлопотал по нашему делу. Устал до смерти. С этой запиской такая возня была. Ну, да слава богу, уладил. Сейчас секретарь придет.
С книгою тоже началась возня. Старик ходил кого-то спрашивать, можно ли продать. После долгих совещаний наконец решили, что продать книги нельзя, хотя она имелась в числе нескольких экземпляров и назначалась, собственно, для продажи. Вся эта путаница начала меня выводить из терпения.
– Поймите же вы, - убеждал я писца, - поймите же вы, что эту книгу я могу купить везде. Ведь не секрет же это какой-нибудь?