Письма из Осташково
Шрифт:
Я делаю легкое возражение и указываю на поголовную грамотность в Осташкове как на факт весьма знаменательный.
– Помилуйте! Что ж тут знаменательного? Это все вздор!
– отвечает должностное лицо в припадке отрицания.
– Все вздор! Невежество полнейшее. Да и какого он черта будет читать? Позвольте вас спросить.
– А библиотека?..
– Библиотека!..
– иронически повторяет должностное лицо.
– Нашли библиотеку. Да вы не знаете ли, извините, не имею чести знать вашего имени?
– Василий Алексеевич.
– Знаете ли вы, почтеннейший Василий Алексеевич, что такое библиотека?
Пауза. Мы смотрим друг на друга.
– Ведь, это, батюшка, четыре тысячи двести тридцать восемь томов.
Понимаете? Четыре тысячи двести тридцать восемь томов, ну и кончено, и весь разговор. У нас-де
– Он указал на офицеров.
– Ваши солдатики-с!
Офицеры, занявшиеся было своим разговором, стали вслушиваться.
– А что?
– спросил один.
– Да разные художества развивают в наших мещанах, то бишь гражданах. Все забываю. Ведь они у нас не мещане, а граждане.
– Что ж? Я дурного еще ничего не вижу в том, что они граждане.
– Да и я не вижу; только гражданами-то у нас мещане себя называют. Вчера еще он был гражданин, а сегодня, положим, в гильдию записался; попробуйте-ко его гражданином назвать, так он на вас просьбу подаст - оскорбили. Сегодня уж он купец, а не гражданин. Вы думаете, он понимает, что это такое - гражданин? Он себя потому гражданином называет, что эта кличка все-таки лучше, нежели мещанин, так же вот, как лакей у богатого барина никогда не назовет себя "лакеем", а говорит: "Я камердинер", "Я дворецкий". Вы, батюшка, не обольщайтесь этими штуками: банками там разными да театрами, - это все блестки. Вот вы поживите здесь да копните-ко хорошенько, вот и увидите, что Осташков - это маленький Китай, с той только разницей, что мы еще мышей не едим, а то ни в чем не отстали.
– Скажите, пожалуйста, - перебиваю я, - как же теперь согласить этот китаизм19, как вы говорите, с теми успехами, которые заметны здесь в городском устройстве?
– А вот поживете, узнаете, какие мы тут успехи оказываем, как мы эти разные современные польки вытанцовываем. Я вот вам как скажу: осташ кровно убежден в том, что лучше его города быть не может, что Осташков так далеко ушел вперед, что уж ему учиться нечем", а что Россия должна только удивляться, на него глядя. Кроме своей пожарной команды и Федора Кондратьича осташ знать ничего не хочет; он не шутя уверен, что там, дальше, за Селигером, пошла уже дичь, степь киргизская, из которой время от времени наезжают к нам какие-то неизвестные люди: одни за тем, чтобы хапнуть, а другие, чтобы подивиться на осташковские диковины и позавидовать им. Потом он знает еще, что где-то там за Селижаровкой есть город Питер и что ежели в Осташкове что-нибудь нездорово, то Федор Кондратьич съездит в Питер и отстоит своих осташей.
–
– Вот хоть бы вы теперь приехали, как вы думаете?
– То они о вас говорят? Собрались где-нибудь и толкуют: "Вот, мол, приехал, нарочно приехал посмотреть на нас. Стало быть, мы, братцы, известны всему свету, и все только о нас и говорят, только и думают". Впрочем, нет, и это вздор, они о вас думают просто, что вы шпион, только никак понять не могут, от кого и зачем вы подосланы. Какой тут прогресс! помилуйте!
– подумав немного, сказал он.
– Застой, самый гнусный застой и невежество с одной стороны, и нищета с другой. Вот стуколка здесь процветает, это правда!
– вдруг неожиданно завершил он, обращясь к офицерам.
– Так ли я говорю, господа?
Офицеры, осовевшие было во время разговора, встрепенулись и отвечали одобрительной улыбкой.
– А что? Не стукнуть ли нам20 и всерьез?
– спросил он меня.
– Вы не упражняетесь в сем душеспасительном занятии?
– К несчастию, нет. Да мне и пора. Нужно еще побывать у одного господина.
– Ну, делать нечего. Желаю вам веселиться. А мы вот с господами офицерами стукнем. Здесь, батюшка, без стуколки просто бы смерть. Делать нечего, читать нечего. Из библиотеки журналов не добьешься, нету. Что прикажете? Лежат там у кого-нибудь неразрезанные, а тут жди целый месяц, да когда еще по иерархической линии очередь дойдет. А вам бы уж дождаться возвращения Федора Кондратьича из Петербурга, - говорил он, провожая меня, - он бы вам все это систематически разъяснил, он на эти дела мастер. До свидания.
Третий визит нужно было сделать одному бывшему влиятельному лицу в городе.
Пока я дошел до него - уже совсем почти смерклось. На бульваре попались два-три чиновника с женами, а за бульваром пошли заборы и фабрики; улица усажена липами; у ворот большого каменного дома толпятся люди. Я подошел к одному, дворнику, и спросил: "Дома ли***?" Дворник пристально посмотрел мне в лицо и тоже спросил:
– Ты от кого?
– Сам от себя.
– Зачем?
– Дело есть.
– К самому?
– К самому.
– Сам-то он у нас не любит, у нас все в контору! Ну, да вот я как тебе скажу. Слушай! Коли хочешь ты себе добра, - ступай ты, - вон видишь подъезд,
– Стань ты у подъезда и дожидайся. Он сейчас выйдет, - вон лошадь подана.
Как выйдет, чтобы ты был тут безотменно и сейчас можешь просить, что тебе нужно. Ну не мешкай, ступай! Я вижу, ты парень хороший.
Поблагодарив дворника за добрый совет, я, однако, вошел на крыльцо и позвонил. Вышел лакей.
– Дома?
– Пожалуйте! Я сейчас узнаю.
Я вошел в приемную, большую комнату с лоснящимся полом, старинной мебелью и фарфоровыми игрушками на горках. Лакей пошел с принесенным мною письмом и через несколько минут возвратился, говоря, что скоро выйдут, - занимаются. В ожидании выхода я стал ходить по комнате. Из приемной дверь отперта в большую залу, выкрашенную желтой краской, на стенах газовые рожки и узенькие старинные зеркала в позолоченных рамах, пахнет киндер-бальзамом21*. Минут через десять вышел ко мне человек лет сорока пяти, с небольшой лысиной и недоумевающим лицом, держа в руках мое рекомендательное письмо. Мы вошли в залу и сели у окна.
– Вы, - начал он, - вы, как я понял из письма, определяетесь к нам в город учителем?..
Я вытаращил глаза.
– Как? Неужели это могло быть написано в письме?!
Но в ту же минуту я догадался, в чем дело. Ясно было, что он не понял написанного в письме. Взглянув пристально в лицо человеку, который сидел против меня и в недоумении смотрел мне в глаза, я сообразил, что он легко мог спутать выражения изучать город и учить в городе. Такая ошибка во все не удивительна в человеке, который, как видно, никогда никого не учил и ничего не изучал. Однако я поспешил разрешить недоразумение и тут же стал объяснять, зачем, собственно, я приехал в Осташков. Но в то же время мне пришло в голову: если уж этот господин, на которого главным образом возлагались мои надежды, так дико отнесся к моему делу, чего же ждать от других? От него я надеялся получить разные официальные сведения, и, кроме того, меня уверили, что он, с своей стороны, может сообщить мне много интересного, как человек влиятельный и коротко знающий по крайней мере современную ему эпоху из истории цивилизации Осташкова.