Письма Кесарю
Шрифт:
– Поздравляю, вы не знаете, что сейчас революция! А что же тогда по-вашему, что, а? Нет, что?
– приставал, издеваясь, профессор.
– Н-не знаю... жизнь...
– Жизнь - это революция, а революция - жизнь!
– хором провозгласили Дюка и Алик.
Я не возражал.
– Евгений Робертович Попсуенко, несмотря на свою молодость, а может быть, и благодаря ей, - видный деятель революционного движения. Это доступно вашему пониманию, Пыркин?
Я понял, но сделал вид, что нет.
– Черт побери!
– вспылил
– Вы хоть знаете, кто такой Робеспьер?.
– Нет!!!
– Ладно, допустим. Вернемся к Попсуенко. Слушайте внимательно: он задумал серию публичных выступлений и отвел вам главную роль в первом из них, которое состоится завтра. Понимаете?
Руки заныли, полезли трусливо под стол.
– Чего вы хотите от меня?
– Хотим, чтобы вы исполнили свой долг перед Отечеством.
– Это против официальной власти?!
– закричал я, как ошпаренный.
Все снова захохотали, а профессор надменно ответил:
– Одному Богу известно, какая власть официальная, а какая нет. Не будьте же слюнтяем, Пыркин!
Руки под столом ущипнули меня: мол, надо схитрить, иначе живым отсюда не выбраться.
– А что я должен буду делать?
– Вот это прекрасный деловой вопрос!
– обрадовался профессор.
– Вы должны будете кинуть камень. Куда - вам укажут.
– Камешек вот таку-у-сенький...
– показал кулак "боец скота" Дюка.
– Хлобысь!
– рявкнул Плехан.
– В человека?! Камень в че-ло-ве-ка?!! Вы сошли с ума! Я - член партии!
– А где же ваш партбилет?
– подло спросил Западловский.
– Вы, мой милый, бомж. Вы партию опозорили.
– Я... болен неизлечимой болезнью... я не несу ответственности...
– Вы ее понесете, это я вам твердо обещаю.
– В психушку свезете?
– В тюрьму.
– За что?!
– А вы, сударь мой, человека убили. Вот-с!
Я окаменел и крикнул шепотом:
– Нет!
– Ишь, окрысился, - усмехнулся казначей.
– Вы месяц назад во время припадка болезни устроили драку около гастронома и зверски ударили по голове гражданку Евдокию Савельевну Полушалок, персональную пенсионерку 95 лет. Она скончалась, не приходя в сознание. На вас Пыркин, розыск объявлен. Вы - вне закона. Эскапады с лампочками - детские забавы по сравнению с убийством.
Профессор врал, издевался, не слишком даже притворяясь. Сейчас я уверен, что всю эту историю он придумал сходу и никакой Полушалок нет и не было на свете. И с чего бы это персональная пенсионерка встала в очередь за какой-то дрянью! Впрочем, встала бы, ой, встала... Но не в этом дело, а в том, что тогда, припертый к стенке чертовской наглостью, я растерялся: вдруг действительно старушку убил?..
Они стали хором стыдить меня:
– Не совестно вести такую жизнь?..
– Ночевать по подвалам...
– Воровать...
– Женщин калечить...
– ...и убивать!..
Анна Борисовна
– Еще хорошо, что вас Попсуенко подобрал и решил эту неуправляемую болезнь в нужное, полезное русло ввести. Вас, Пыркин, ни в коем случае нельзя оставлять без руководства, а то, чего доброго, вы завтра... Кремль взорвете. Покумекайте, что лучше: бросить какой-то банальный камень или взорвать народную святыню.
Тут, Кесарь, я совершил, не побоюсь сказать, самый лучший в своей жизни поступок - встал и поклялся:
– Я НЕ ВЗОРВУ КРЕМЛЬ!
Гром аплодисментов. Крики. Возгласы: "Браво!", "Во, дает!", "Золото-старик!" Наконец все успокоились.
Я спросил:
– А что случится, когда я... брошу камень?
– Ряд революционных эксцессов с участием верных нам отрядов молодежи, охотно ответил профессор и обратился к Анне Борисовне:
– Попсуенко отдал приказ отрядам собраться сегодня вечером здесь, в парилке. Он скажет им речь. Проследите за порядком, а то в прошлый раз, после митинга, у кого-то пропали брюки. Нехорошо!
Анна Борисовна торопливо вышла, волоча за собой гитару. Поднялись и "бойцы скота" с Плеханом-казначеем.
– Слушайте, Западловский, а если я откажусь?
Он подумал и душевно, просто сказал:
– Руки оторвем!
Больше у меня вопросов не возникло.
Профессор юркнул и пропал.
...Бежать!
Но как?..
Суровый черт в сатиновых трусах сторожил меня, позвякивая для устрашения наручниками. Я притворялся спящим. Другого способа отвлечь внимание стража, обмануть его не было. Руки, запуганные профессором, лежали безвольно, по-тряпичному.
Я тоже боялся Западловского, но еще больше - суда законной власти, на которую посягали черти и в которую меня заставляли бросить камень.
Я, Кесарь, когда-то переплетал исторические книги, заглядывал в предисловия и знаю: стоит только камешек этот бросить, а там дальше... мамочки мои! Дальше ведь, что угодно может быть: война, контрреволюция, белый террор!
Представив катастрофу, я начал действовать по вдохновению, отчаянно и быстро сказал унылому черту:
– Нельзя ли мне... э-э, товарищ, сходить в парилку, послушать речь Евгения Робертовича и заодно попариться? Я не был в бане три месяца!
Черт задумался, играя наручниками. Я повторил просьбу, искусно усиливая жалостную интонацию. Поверил, чертяга! Я неловко разделся - руки еще повиновались, грозя попортить все дело - и мы пошли по залу в кривой коридор.
Там за дверью вопило, лилось, грохотало:
– Га-а-а-а-а-а...
Страшный, смертельный риск! Но черт рванул дверь, наподдал мне... и я провалился в Чистилище.
Жар. Пар. Вой.
– Г-а-а-а-а-а-а...
Я задохнулся, упав на четвереньки.
Блестящее розовое месиво тел орало и двигалось. Сверкали шайки. Вздымались руки. Летели брызги.