Письма маркизы

Браун Лили

И вот теперь, благодаря счастливой случайности, наступает великий момент, которым надо воспользоваться, чтобы укрепить взгляды королевы, до сих пор не относившейся серьезно к этому, и положить скорейший конец злополучному министерству.

Три дня назад у нас произошло нечто вроде революции, заставившей даже позабыть о теориях философов и физиократов, которых так боятся в наших кругах. Эта революция не была следствием изображаемых столь мрачными красками злоупотреблений, а вызвана была попыткой реформы Тюрго, хотевшего устранить эти злоупотребления посредством освобождения хлебной торговли. Я как раз вернулся из Версаля, где я не нашел короля, весь интерес которого в эту критическую политическую минуту сосредоточивался на бекасиной охоте! И на улице Сент-Оноре я наткнулся на возбужденную толпу, принудившую меня выйти из экипажа. Молодые бродяги, визгливые бабы, старые пьяницы, уличные девки и беспризорные дети совершенно загораживали улицу, под предводительством нескольких зажиточных мучных торговцев, и с дикими криками: «Долой Тюрго!» разбивали окна и двери.

В течение целого дня шум не прекращался, так что я предпочел больше не покидать своей квартиры, когда мне, наконец, удалось до нее добраться.

Между тем король узнал об этих событиях. Его обращение с Тюрго, когда он принимал его вчера, стало заметно холоднее.

Как раз вовремя появилась брошюра Неккера, который восстает против теории экономистов и предвидит последствия реформаторских планов Тюрго, в таком именно виде, в каком они теперь начинают выступать перед нами. Как ни мало я симпатизирую этому человеку, в котором я вижу буржуа, в самом глубочайшем смысле этого слова, и еще притом швейцарца, со всею свойственною ему неподвижностью, тем не менее, в данный момент он мне кажется нашим другом настолько, что я даже решился нанести визит мадам Неккер. Я не раскаиваюсь в этом, если бы даже я ничего не выиграл, кроме возможности бросить взгляд в новый мир. Мы можем игнорировать его, но он все же существует, он усваивает себе наши манеры. И мы сами призвали его к жизни, предоставив всем этим людям, которые еще двадцать лет назад были мелкими торговцами и гнули спину перед нами, извлекать пользу из финансовых сил страны. А теперь они стали банкирами, генеральными откупщиками, они владеют замками за городом и отелями в городе, разыгрывают роль меценатов, покровительствующих всем беспокойным умам, а у нас, привилегированных, стоящих чуть ли не рядом с королем, связаны руки в борьбе с этими новыми силами, потому что мы нуждаемся в их влиянии и еще больше — в их деньгах!

Вам бы следовало видеть, как мадам Неккер старается восполнить недостаток грации холодным умом и как она принимает в своем элегантном салоне, куда толпой устремляются политики, философы и поэты. Я невольно вспоминал блестящее время Тансен и ее элегантных посетителей, ум которых грациозно скользил по всем злободневным вопросам, как бабочка, порхающая по цветам, тогда как неповоротливый ум гостей мадам Неккер прилепляется ко всякой мелочи, точно гусеница, собирающаяся прясть кокон. Слышно ли было когда-нибудь в салоне маркизы Дюдефан, чтобы женщины начинали горячиться по поводу вопросов о вывозе хлеба, о свободе печати, об Ост-Индском банке, о посредничестве в американских делах? И, конечно, меня не должно было удивить, что в кружке мадам Неккер мог возникнуть план поставить памятник Вольтеру, хотя он настолько же далек от поэтов, насколько далек от священников знаменитый аббат Гальяни!

Но, тем не менее, дорогая маркиза, мы должны быть настолько благоразумны, чтобы воспользоваться этим положением, и я даже советовал бы вам, когда вы поселитесь здесь, — что, вероятно, будет скоро, — посещать салон Неккера. Он является теперь центром оппозиции против министерства Морепа и, по крайней мере, столь же влиятелен, как королева, на которую, естественно, мы должны опираться прежде всего.

К сожалению, королева не оказала мне милости и не приняла меня в частной аудиенции. Я видел ее только во время одного официального праздника в Версале. Ее необыкновенная миловидность и приветливость совершенно обворожили бы меня, если бы красота одной известной вам дамы не сделала меня совершенно нечувствительным даже к прелестям королевы! Граф Шеврез, вернейший ее кавалер (между прочим, он принадлежит к числу немногих придворных, показавших ей свою приверженность во время ее кори и только ночью покидавших ее спальню, где она лежала в постели), водил меня по очаровательным новым садам Трианона, разбитым в английском стиле по плану господина Карамана. Королева чрезвычайно заинтересована этим новым произведением искусства и с раздражением относится к тем, кто своей угрюмой бережливостью хочет отравить ей удовольствие. Тюрго главный из тех, кто мешает этой игре. Как будто можно отказывать королеве в том, чем обладает теперь каждый выскочка! Внимательное отношение к ее трианонской фантазии сделает то, чего не могли сделать никакие указания на политические интересы Франции. Мария — Антуанетта будет на нашей стороне, если только кто-нибудь из нас сумеет подчинить ее своему влиянию.

Если мое письмо маркизу, написанное в еще более сухом тоне, чем это, — боюсь, что посещение неккеровского салона оставило на мне следы, и вам надо поторопиться, чтобы изгладить их! — окажется недостаточным, чтобы побудить его принять твердое решение, то я рассчитываю на вас, дорогая маркиза, на вашу влиятельную поддержку.

Могу ли я быть уверенным в том, что вы простите меня за мою попытку воспользоваться одним, лично вас касающимся делом, чтобы повлиять на маркиза? Я написал ему, что самоубийство капитана вызвало много шума, и поэтому в интересах вашего общественного положения было бы желательно переменить Страсбург на Париж. Этот слишком поспешный акт молодого человека, — разве он не мог найти услужливых красавиц, которые утешили бы его в неприступности Дельфины? — еще может принести пользу интересам отечества, в конце концов.

Маркиз Монжуа — Дельфине

Париж, 1 июня 1775 г.

Моя милая. После довольно затруднительного путешествия я, наконец,

добрался до Парижа и нахожусь здесь уже целую неделю. Дороги очень ненадежны. Разные темные личности с наглым видом теснятся к самым экипажам, чтобы просить милостыню, но эта просьба звучит почти как угроза. Поэтому, во время вашего переезда в Париж, надо будет позаботиться о гораздо более многочисленной свите, чем та, которая сопровождала меня. Вы видите из этих слов, что мое решение твердо, и я прошу вас заняться приготовлениями к дороге.

Далеко не с легким сердцем покоряюсь я своему ясно сознанному долгу и следую примеру своих славных предков, не оставлявших династию в опасные времена. Эти дни, проведенные мною в постоянном обществе министров и двора, были вполне достаточны, чтоб обрисовать положение дел, которое представляется мне теперь в очень мрачном свете. Мы не должны скрывать от себя: король не руководствуется в своих действиях никаким твердо установленным планом, а частью повинуется своим капризам, частью же советникам, которые в этот момент дают ему наибольшие обещания. Но это обстоятельство служит нам порукой, что и Тюрго рано или поздно, можно будет устранить, хотя, боюсь, что это поведет лишь к новым, таким же временным экспериментам. Покамест король ищет спасения в уступках свободомыслящим и экономистам. Поговаривают даже о возможности призвания в министерство Мальзерба, открытого защитника и сторонника таких людей, как Д'Аламбер, Дидро и tutti quanti [6] . Единственная наша поддержка — бывший полицейский лейтенант Сартин, но и он, к сожалению, получил свой портфель морского министра, пройдя через будуар мадам Морепа. Его заслуга заключается лишь в искусном инсценировании хлебных бунтов, поколебавших престиж Тюрго.

6

Здесь: всей компании (итальян.).

Но не одна только нерешительность короля дает повод к очень серьезным опасениям. Конфликты с Англией, в связи с американскими волнениями, принимают грозный характер, тем более, что король довольно благосклонно слушает тех, кто желает внушить ему, что война может служить отвлечением и что она даст другое направление всеобщему брожению умов. Счастливый же исход войны непременно подавит недовольство, быстро растущее со времен унижения Франции после семилетней войны. Мечтатели, думающие о возможности осуществления в свободной Америке идей философов, хитрые дельцы, везде любящие ловить рыбу в мутной воде, — уже теперь, как я слышал из достоверного источника, тайно доставляют бостонцам оружие. Они соединяются вместе и стараются раздуть пламя. Насколько это им удается, видно уже из того, что такой хладнокровный и сдержанный дворянин, как принц Монбельяр высказал мне свое намерение принять участие в борьбе американских колоний за независимость, даже в том случае, если Франция останется нейтральной. А г. Сент Джемс серьезно предложил мне участвовать несколькими тысячами ливров в деловых предприятиях. Между прочим, принц просит меня уведомить вас, как его подругу детства, о его намерении. «Надо уйти из этой душной тепличной атмосферы ничегонеделания, чтобы не кончить так, как кончил Пирш», — сказал он.

В той среде, в которой он постоянно находится, среди приближенных королевы, эта удушливая атмосфера ощущается всего сильнее, и мне кажется, что оттуда нам грозят самые серьезные опасности. Я жду от вас, моя милая, что вы окажетесь на высоте той задачи, которая здесь предстоит вам. Однако, эта задача далеко не заключается в том, чтобы поддерживать королеву в ее борьбе с министерством. Об этом заботится принц Роган, не столько ради того, чтобы польстить желаниям королевы, сколько ради личных интересов. Его честолюбие до сих пор не может примириться с тем, что он был отозван из Вены, где занимал пост посла. Шапка кардинала — самое меньшее, что может удовлетворить его, и король, вероятно, согласится на это, принимая во внимание его богатые и влиятельные семейные связи. Королева же до сих пор противится и не хочет принимать принца. Бестактности Рогана, совершенные в Вене, мне кажутся все же недостаточными для объяснения такого упорства и, действительно, я слышал недавно, что он довольно недвусмысленно преследовал молоденькую австрийскую эрцгерцогиню своими любовными предложениями. Я считал бы поэтому полезным держаться от него подальше, тем более, что его репутация и здесь, в Париже, очень плохая. Он сам рассказывал мне, что со времени своего возвращения в Париж, он ежедневно ужинает в отеле какой-нибудь куртизанки. Такие люди, как он, будут только поддерживать опасные склонности королевы и еще увеличат круг легкомысленных дам и мужчин, которыми она себя окружает.

Вы знаете, как мы поздравляли себя с окончанием хозяйничанья королевских любовниц, когда вступил на престол этот король? Но теперь я, не стесняясь, говорю, что мы скорее проиграли, нежели выиграли от этой перемены. Мария-Антуанетта живет только для удовольствия и заходит в этом отношении так далеко, что, не взирая на свое достоинство и положение, выступает на сцене в самых рискованных комедиях перед партером восторженно аплодирующих кавалеров и своих любимцев выбирает на основании своих актерских пристрастий. Дело зашло уж так далеко, что такие важные господа, как граф Артуа, выступают в Версале в качестве канатных плясунов, а графиня Полиньяк берет уроки балетных танцев! Что ж удивительного, что мало-помалу исчезает почтение к королевскому дому и распеваются куплеты, осмеивающие самым жестоким образом это стремление принцев уничтожать собственное достоинство.