Письма маркизы
Шрифт:
Впрочем, семья Роган сделала все, чтобы спасти честь своего имени. Кардинал, получив известие о банкротстве в своем замке Савенн, — где он, по-видимому, сидит взаперти с Калиостро, — тотчас же отвечал на это обещанием внести значительные суммы. Это было принято не без некоторого трепета, в виду их происхождения, при данных обстоятельствах, из кухни Вельзевула. Маленькая принцесса Геменэ-Субиз пожертвовала свои драгоценности, а принцесса Марсан ушла в монастырь и пожертвовала все свое состояние, чтобы спасти честь Роганов.
Но следующая история еще трогательнее всех этих, в сущности вполне понятных, жертв, принесенных близкими людьми.
Мы сидели за ужином в отеле Гимар. Шампанское вернуло нас к прежним золотым дням полнейшей беззаботности. Восхитительная хозяйка, в греческом одеянии, танцевала на паркете
Когда же Версаль снова увидит вас, очаровательная маркиза? Чтобы забыть то, что случилось и грозящие нам еще беды, мы собираемся устраивать самые необузданно веселые празднества.
Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине
Страсбург, 11 марта 1783 г.
Слезы, возлюбленная? Я заставил тебя плакать — в первый раз! Я готов был бы пожертвовать жизнью, чтобы их осушить, но поступить иначе я не мог, даже зная, что ты будешь от этого плакать!
«Я отдаюсь тебе без всякого раскаяния», — сказала ты мне с упреком. Разве ты не понимаешь, Дельфина, что любовь женщины все освящает, тогда как честь мужчины стоит над его любовью? Я прекрасно знаю, что придворные господа в Версале гордятся своим уменьем как можно утонченнее обманывать мужей. Но их чувство чести стоит на той же ступени, как и то чувство, которое они не стыдятся называть любовью. Я же чувствую все это с постоянно усиливающейся тревогой. Эта необходимость ежедневно скрываться, запертая комната, боязнь каждого шага, робость перед глазами лакеев, — все это может даже мою великую любовь к тебе повергнуть в грязь и унизить ее до степени толкования этих мужчин.
Я должен уехать, не потому, что я перестал тебя любить, а потому, что я тебя слишком люблю! Роль галантного кавалера не по мне. Только когда я буду вдали от тебя, я в состоянии буду радоваться нашей любви. И только тогда, я в том уверен, ты поймешь меня!
Думать о будущем, в такую минуту страшной внутренней бури, я совершенно не в состоянии. Но одно мне все-таки совершенно ясно: ничто, — во всяком случае не внешнее отдаление, — не может разлучить нас!
Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине
Париж, 6 апреля 1783 г.
Как мог бы я обмануться в тебе? Моя любовь не могла бы с такой непоколебимой уверенностью избрать тебя, если бы ты не выполнила всего, о чем я только мечтал. Только простая чувственная связь может оборваться, — все равно, будет ли она освящена браком или нет, — если только чувства не возбуждаются ежедневно и взаимно.
Мое путешествие было полно приключений. Может быть, судьба хотела помочь мне, отвлекая мои мысли. Дороги хуже, чем когда-либо. Вряд ли найдется хоть один крестьянин, который согласился бы отбывать барщину, исправляя дорогу, а в некоторых местах, с явным умыслом, на дорогу навалены камни. Два раза ломалось из-за этого колесо моего экипажа, и тогда тотчас же появились какие-то сомнительные фигуры в лохмотьях, которые, заложив руки в карманы, смотрели на то, как мои слуги старались исправить беду. На постоялом
В Париже меня встретили тревожные известия. Памфлет Мирабо о letters de cachet [13] и государственных тюрьмах находится в руках у всех, несмотря на запрещение. Это — блестящее произведение, проникнутое огнем и мужеством и заставляющее забывать о личных недостатках автора. Бывают времена, когда энергия и смелость имеют столь преобладающее значение, что они заменяют все другие добродетели.
В кофейнях теперь только и разговоров, что о случае на последнем балу оперы, уже составляющем предмет грубых уличных песен. Королева, замаскированная и закутанная до полной неузнаваемости, появилась на этом балу, но тотчас же, вероятно, вследствие измены кого-нибудь из лакеев, была узнана в толпе. Ее начали преследовать шутками, которые сначала забавляли ее, что, разумеется, подстрекало к дальнейшим грубым выходкам. Только когда маска в кардинальской одежде приблизилась к ней и, несмотря на все ее старания уйти, не оставляла ее, королева залилась слезами и быстро удалилась. Никто не слышал, что говорила маска, но Гибер уверяет, что он видел, будто маска протянула ей туго набитый кошелек. Только после таких отвратительных сцен монархи, наконец, узнают, что толпа, не подготовленная к их приему полицейскими мероприятиями и придворными приказаниями, готова встретить их скорее грубостями, нежели выражениями восторга и преданности!
13
Королевский указ об изгнании без суда и следствия (франц.).
Перо мое останавливается. Каким незначительным представляется мне все то, что я пишу, в сравнении с одним великим чувством, владеющим мной, и которое не может вылиться в словах. Не было ли безумием, что я ушел от тебя? Разве не все все безразлично, лишь бы ты была моей? Дельфина, моя любимая, что сделала ты со мной? Все здание моей жизни разлетается как карточный домик от одного твоего дыхания!..
Принц Фридрих-Евгений Монбельяр — Дельфине
Версаль, 3 мая 1783 г.
Не затем ли ты так долго заставила меня ждать твоего письма, моя любимая, чтобы все другие мои чувства были поглощены огнем моего страстного желания? И вдруг ты спрашиваешь меня, как будто ты не знаешь заранее, каков будет ответ: «Должна ли я приехать?» Если бы между нами было что-нибудь похожее, — хотя бы отдаленнейшим образом, — на возможность запрещения или приказания, я бы сказал: «Ты должна приехать!» Да, ты должна, потому что даже если я живу, дышу и говорю, то все это не имеет отношения к моему «я». Все мое «я» находится при тебе! Только как автомат двигаюсь я по улицам Парижа и паркету Версаля. Приезжай, приезжай так скоро, как только могут доставить тебя лошади из Фроберга в Париж!
Королева часто спрашивает о тебе. Любезный прием, оказанный ею мне, вызвал было у меня надежду, что, быть может, на нее можно иметь влияние. Но две недели, проведенные мною среди ее приближенных, доказали мне, что это невозможно. Результат ли это вообще воспитания монархов, принуждающего ее скрывать свою настоящую натуру, или… она и в самом деле такая, какой показывает себя? Я пробовал заговаривать с нею об очень серьезных вещах, но ничто не в состоянии приковать ее внимания, если только не имеет какого-либо личного отношения к ней. Искусством она интересуется только тогда, когда украшает свои замки и прогоняет свою скуку, а финансами Франции — лишь постольку, поскольку они отражаются на ее бюджете. Она никогда не бывает так счастлива, как после конференции о туалетах с m-me Бертен или после посещения Бемера.