Письма на краю тумана. Инстаграм-роман
Шрифт:
Это было самое настоящее осеннее утро в Стамбуле. Когда летнее тепло остается только в лучах еще кое-где зеленых листьев и в шерсти многочисленных уличных котов. Из окна дул ветер, а ткань на карнизах исполняла утренний грациозный танец возле балкона с ажурной оградой в цветах и вензелях. Вылезать целиком из-под одеяла совсем не хотелось, и Энес выставил только ногу, чтобы быстрее проснуться, но хоть на чуть-чуть продлить сон. Наивный утренний самообман, пожалуй, самый невинный самообман, который со всеми случается практически каждое утро. В освещенной части комнаты виднелись край ковра на полу с каким-то невнятным узором, деревянный подоконник с тонкими трещинами-путями и красным цветком в горшке. Угол занимало желтое кресло, которое стояло тут всегда, что подтверждали следы на подлокотниках и у изголовья. Возле него были скинуты вчерашние вещи, хотя в шкафу все было аккуратно разложено на полочках. В городе ритм иной и времени на «еще чуть-чуть поваляться» нет. Пора подниматься. Энес это тоже прекрасно понимал. Давай, мой друг, вставай.
Это только кажется, особенно если ты впервые в этом городе, что все размеренно идет своим чередом, что нет никакой ненужной суматохи, а все жители немного ватные и потерянные. Но в этой густоте,
Квартира осталась пустой, и утренние лучи стали ее полноправными хозяевами. Они нагревали комнаты и селились в чашках, блюдцах, блестящих ложках. Они допивали вечерний кофе (Энес оставил кружку на столе у окна). Лежали на подушках и софе. Лучи валялись на покрывалах, сидели за столом и читали записи Энеса в открытом блокноте. Эти записки были разбросаны повсюду. Цветные стикеры, обрывки листов, мятые салфетки из разных кафе были исписаны. Лучи с разбега прыгали на металлическую поверхность электрочайника и моментально отскакивали в противоположную сторону, оставляя временные пятна – блики на стенах. Блики исчезали. Они играли в чехарду на обоях и в прятки в шкафу. Утро может обойтись без нас легко, а вот мы без него? Мы так ждем его, ложась в свои мягкие кровати, грезим о рассвете, предвкушаем новый день. Строим планы. Мечтаем. Побеждаем. Надеемся. Но стоит утру только наступить – противно морщимся, прячемся от него под одеялами, заслоняем руками глаза, браним его всеми словами и бежим со всех ног в новый день. Будто утро нам совсем не нужно. Будто мы можем и без него. Будто не мечтали еще перед сном. Будто утро – наш враг. Всегда кажется, что утро это что-то, что всегда повторится, всегда вернется, как к нему не относись. Будто утро не отличается злой памятью и обязательно снова зайдет в гости.
Затем лучи рассказывали почтенному господину – старому шкафу, – что успели увидеть за эти первые часы нового дня. Как седой Атамиш-бей открывал свою лавку старья и вывешивал пурпурный ковер-халы на бирюзовую стену у самого входа. Такую неидеальную и с отбитыми частями, которые открывали кладку. Что только украшало. Как Яхзы-бей катил тележку с завтраками, и первые покупатели уже ели оливки с сыром, выплевывая косточки на мостовую прямо себе под ноги. Голуби пытались их склевать, но косточки от оливок они не очень любят. Как Йылдыз-абла из соседнего подъезда вела своего кудрявого сынишку в школу. А у того новый рюкзак с портретом какого-то американского супергероя китайского происхождения. Какого именно, лучи не разглядели. Торопились, спешили. Им тоже надо поторапливаться. Да и не сильны они в этих героях. Лучи вертелись перед зеркалом в старой раме с золотым напылением. Золото сбереглось только на самых выступающих частях и те еще могли давать отблески по старой памяти. Лучи тараторили, говорили быстро, сбивчиво, перебивали друг друга, ведь они не могут гостить долго. Их час можно повторить, но нельзя растянуть. Во всем есть свои правила. Свой устав. Они планировали еще заскочить в другие окна и поболтать с соседскими обитателями. Их ждал одинокий торшер с кружевным абажуром, потертая шляпа на крючке у входа, чернильница с головой медведя, набор фигурок животных из фаянса с румяными щеками, пишущая машинка какого-то сценариста и ворохи листов с недописанными нотами и скрипичными ключами. Нужно было навестить милую старинную лиловую софу с бархатными кистями из 37-й квартиры, где жил какой-то одинокий мужчина, с которым они так никогда и не виделись. А вот софу знали неплохо, она всегда была рада их визитам и встречала их у наполовину раскрытого окна. Заскочить к коту с черными пятнами на спине и погонять его по комнатам. Затем пробиться сквозь деревянные жалюзи в 45-ю квартиру, где еще спала юная девушка с пушистым шпицем. К ней они заходили в последнюю очередь, перед своим исчезновением, чтобы ее сонных мгновений оставалось как можно больше. Ей торопиться некуда, а лучи – галантные визитеры – стараются уважать чужие правила. Но их все время подстегивает время, которого утром не так много – нужно все успеть. Из-за такого дефицита, некоторым из нас эти утренние минуты кажутся особенно ценными, если только присмотреться к ним. Постараться не игнорировать.
Энеса уже не было, и все это общение он уже не видел и не слышал. Как много он пропускал. Как много всего мы пропускаем. Он шел по улицам города, который только просыпался, и ступни Энеса будили его. Каждый шаг выстукивал и твердил: «Просыпайся, просыпайся, о великий Стамбул». Ему казалось, что он как точный будильник, каждым своим шагом давал понять мостовым, что пора очнуться от сна, ведь сейчас по ним устремятся тысячи других ног. Тяжелые подошвы продавцов симитов, кукурузы и каштанов, торговцев донеров и мидий, тонкие каблуки модниц, колеса машин и велосипедов заполнят город. Повозки, стук, скрежет, шорканье, бег вот-вот появятся тут. Подолы женских платьев будут щекотать город, а метлы дворников почистят улицы. Владельцы лавок и кафе смоют ночной сон из своих
«Пора просыпаться. Гюнайдын, новый день», – подумала Эмине-ханым и лениво открыла глаза; вернее, сначала левый глаз, а потом уже и правый глаз. Это Эмине-ханым – (или как я буду ее иногда называть – ханым-эфенди, с уважением к взрослой женщине, как тут принято). О ней тоже пойдет речь в этой книге. Вернее, без нее этой истории не было бы. Все книги пишутся «ради», «для» или «про» женщин, эта не станет исключением. Каждое утро ханым-эфенди начиналось одинаково уже много лет, и в этом было особое очарование и своя ритуальность. Утро замечать она умела. Вернее, научилась замечать. Научилась его уважать и ценить. Эмине-ханым вставала в семь утра и старалась еще немного продлить дрему. Эта привычка осталась с молодости, и она ей нравилась, не мешала – это точно. Так с какой стати отказываться от приятной привычки, которая тебе совершенно не вредит? Да, дни могут быть какими угодно. Недели и месяцы могут сулить все, что угодно, годы могут быть тяжелыми, но только первые минуты утра и пробуждения, где-то на этом хрупком стыке, всего несколько мгновений, будут добрыми и нежными. Не отказывайтесь от них. Не пренебрегайте ими. Их так мало остается. И пусть это только ваш персональный самообман.
Она ощущала, как утро наполняет ее ватное, сонное тело новым днем. Как буквально с золотыми теплыми (даже если утро было зимним) чуткими лучами она получала силы нового, чудного дня. Тело становилось легче одеяла, оно теряло оковы ночи. Сны выветривались, запомнить их было совершенно невозможно. Снам она не верила. Новые мысли еще не успевали накинуться путами раздумий и в этой пустоте, в этом штиле хотелось тонуть. Хотелось не просыпаться. Не спугнуть. Не помешать. Хотелось просто не шевелиться, чтобы не упустить, не просеять ни одного грамма утра. Минуты. Сантиметра. Лучи медленно, вальяжно, важно, – будто какие-то песочные графы, – скользили по одеялу, согревая своими легкими прикосновениями. Они еле касались расплескавшихся по подушкам волос. Могли сидеть на руке или перебирать звенья на браслете. Тихо. Неспешно. Будто четки. Они не слепили, не отвлекали одежками, не хвастались бантами и буфами. Не смеялись громко. Не напевали песен. Они лишь принесли в своих камзолах известие, что новый день готов ко встрече и дожидается за окнами у причала. Где-то между спящим баркасом и сонными шхунами.
Как хороша эта утренняя лень. Она не несет в себе угрозы. Так, просто блажь. Она просто необходима по утрам в небольшой дозе. Как хорошо, что в мире она еще осталась. Что ее еще не вытравил этот бесконечный забег дел. Лень становится роскошью, которую может позволить себе не каждый. Дожили. Не каждый может с нею и совладать. Как все-таки хорош этот утренний ленивый ритм. Медленнее самых медленных созданий. Секундной стрелке тут точно не место. Цифры стерты. Здесь все томно и все нараспев. Здесь все тянется и немного спотыкается. Здесь все как-то очень приблизительно, слишком размыто, еле слышно. Здесь все плавно и без углов, здесь шепот, а не крик. Здесь хватает времени на оттенок и на запах. Здесь нет места суете и бегу, нет ожиданий и предвкушений, нет будущего. Здесь есть только сейчас. Как мало и как много этого «сейчас», если присмотреться. Эмине-ханым будили не часы, вернее, не будильник. Она просыпалась под звуки азана, которые разлетались по округе и, казалось, окутывали все вокруг. Они содрогали небольшой остров и окончательно разбивали ночь вдребезги. Но без звона и лязганья. Эти осколки не впивались, а становились воздухом нового утра. Невидимыми молекулами. Прозрачными нитями. Неяркими вспышками. Облаками. Туманами. Газами. Проведи рукой, и все смешается. Вдохни, и все померещится. Открой чуть шире глаза, и все исчезнет. Они вырывали ее из сна и погружали в удивительное состояние – зыбкое, тягучее, пушистое иное пространство, на стыке сна и реальности. Именно эти мгновения были такими томными и прелестными, что хотелось их продлить, но не раствориться. Окунуться, но не утонуть. Утро – дело сугубо личное и принадлежит исключительно тебе. В этой красоте крылась определенная доброта и особая ценность: беззащитность, укромность нового целого дня. Который начнется только так, как ты пожелаешь.
А он уже бежал. Солнце светило Энесу прямо в глаза и размывало все вокруг, оставляя только контуры. Углы, шипы, сутулые спины и деревья. Кусты, бордюры, флаги, вывески, фонари, ограды, белье на веревках – все контуры. Он щурился, но это не спасало. Город превратился в картонный, и теперь на фоне ярко желтого, почти оранжевого, солнца-фона, были движущиеся фигурки темно-коричневых силуэтов людей. Так случается в этом городе ранним утром. Какие-то горожане стали походить на слонов, какие-то на фламинго или бегемотов – людей было не разглядеть. Город стал похож на театр теней а-ля Карагез – непременно посмотрите его выступление, когда будете в этих местах. Дома сливались в единый абрис декораций и уже напоминали занавес, а на сцене разворачивалось утреннее представление. И было оно фантастическое. Драматургом тут будете только вы. Ну, что? Готовы к новой пьесе?
Фигуры двигались по четким траекториям, как на шахматной доске в клеточку, с коричневыми и бежевыми квадратами. Иногда сбивались в группки (тогда вообще ничего невозможно было рассмотреть), и снова их пути расходились. Детские фигурки перемещались гораздо быстрее, шустрее, а какие-то и вовсе суетливо бегали – их ритм был вне правил шахмат. Движения взрослых фигурок были более предсказуемы и следовали согласно уставу то ли игры, то ли привычек. Они перемещались от Е3 к Е4, от поля D5 на поле D7, но не старались никого захватить, разве только маленьких детей-пешек, – нельзя же было провести весь день в этой суматохе. Ладьи и кони, ферзи и короли своим ритмом и порядками подчиняли их и отправлялись по своим шахматным делам. В детских оставались игрушки без хозяев, а на столах недоеденный завтрак и недопитое молоко. На улицы сыпали люди, выносили сонные цветы в горшках и столы, расставляли лавки и поправляли занавески в витринах. Стелили скатерти. Сцена наполнялась шумом из оркестровой ямы города. Оркестр будет играть слаженно, а сейчас он просто отстраивает свои инструменты – настраивается. Будто это еще не сам спектакль, а только репетиция. Это еще не тот единый гам, который зазвучит тут чуть позже, а всего лишь утреннее бормотание Стамбула, который ворчит как старый дед, и сопротивляется своему пробуждению. Энес проходил мимо всех этих фигур-теней и, только поравнявшись с ними, охристые силуэты вмиг исчезали, наполнялись привычным цветом и контуром реальных людей, а потом оставались за его спиной. На шахматной раскладке-сцене. В шахматах он был далеко не гроссмейстер.