Письма на волю
Шрифт:
Это было в 1925 году в Международный день молодежи в Вильно. До этого времени виленская революционная молодежь и комсомольцы праздновали этот день в помещении одного из профсоюзов, притом полулегально. Но 1925 год был годом «пацификации» — «усмирения» Западной Белоруссии. Польская полиция хвасталась, что «ликвидировала» КПЗБ. Тюрьмы были переполнены. За помещениями профсоюзов был установлен постоянный надзор шпиков. О проведении массовки, а тем более о торжественном вечере в помещении профсоюза, нечего было и думать. Впервые решили мы отпраздновать МЮД в Вильно нелегальной массовкой в лесу. Ее долго готовили, собирали комсомольцев в подвалах по десять-двенадцать
— На такой компромисс не согласна — массовку надо проводить от имени комсомола. А поскольку вас тут все знают, выступать буду я.
Через несколько минут я начала выступление.
— Мы, молодые коммунисты, от имени Коммунистического Союза Молодежи приходим к вам в Международный день молодежи…
Взглянув на окружающих, я по глазам и выражению лиц сразу же поняла, что именно этого все и ждали. Массовка закончилась благополучно. После нее наши ряды умножились. Молодежи понравилось именно то, что мы смело и открыто выступили в эти тяжелые дни. Полиция во весь голос кричала о нашей кончине, а мы живые, здоровые и действуем!
Вот этой смелости и научила нас Вера. Умение сплачивать ряды, собирать силы было ее самой выдающейся чертой как комсомольского деятеля, агитатора. Этому мастерству учились у нее многие комсомольцы.
Вера сочетала в себе качества вожака молодежи и рядового солдата революции.
Как у каждого человека, каждого деятеля, тем более молодого, у Веры были свои слабости, были и упущения. Но относилась она к ним критически, всегда обдумывала и делала выводы на дальнейшее. Исправление ошибок стоило ей подчас больших усилий, но большая самодисциплина и внутренняя собранность способствовали тому, что она их преодолевала, закаляя в себе характер бойца, выдающегося партийного работника.
О Вере в Западной Белоруссии слагались легенды. Сколько в них было правды — трудно сказать. Ходили даже слухи, что она выступала на открытых крестьянских митингах, чего в то время не должны были делать нелегальные партработники.
Насколько велик был ее авторитет среди крестьян, может свидетельствовать такой факт.
Было это также в 1925 году, в одной из деревень Брестчины, кажется, в Чернавчицком районе. После заседания ячейки секретарь сказал, что со мной хочет поговорить один парень — он не комсомолец, но свой человек. Откровенно говоря, меня это несколько удивило: в нелегальных условиях свой человек не в организации — почему? Однако я согласилась.
Вошел молодой крестьянин и в присутствии секретаря ячейки начал со мной такой разговор:
— Вы Веру увидите?
Я очень удивилась такому вопросу и даже не могла этого скрыть, но удержалась от каких-либо замечаний и ответила довольно спокойно:
— Может быть, и увижу (я не знала, что она тогда уже была арестована).
— Так скажите ей, пожалуйста, что вы были в нашей деревне и парень, которого она запретила принимать в комсомол, уже достоин, чтобы его приняли, пусть только она разрешит, потому что без ее согласия ячейка сама не может решиться.
Я не знала, в чем дело, и, заметив мое недоумение, секретарь ячейки начал рассказывать:
— Дело вот в чем. В прошлом году к нам в деревню приезжала Вера — по партийным
Я сама еще тогда вряд ли смогла бы как следует объяснить, почему местная организация имеет право и должна решать окончательно вопросы о приеме в комсомол. Но, признаюсь, этот факт произвел на меня глубокое впечатление — вот что значит слово человека, которому так верят и которого уважают! Как добиться, чтобы каждый наш деятель пользовался таким доверием в деревне? Вот о чем впоследствии я часто думала, о чем говорила с нашими активистами.
Сегодня те из нас, кто остался в живых, кого я знаю, — все уже люди немолодые, но почти все сохраняют в себе огромный запас энергии, который нельзя назвать иначе, как «дух молодости». Мне казалось, что у Веры запасы этого «духа молодости» неисчерпаемы. И она этого не стыдилась, не заглушала его в себе, как это делали многие молодые работники, не «важничала» — она сама была как бы постоянным источником молодости, сама себя называла «неисправимой молодежницей».
Вот один, хотя незначительный, но характерный факт. Собрались мы как-то на опушке леса на заседание комитета КСМ. Начинать его еще было рано, а народу собралось уже порядочно. Мы ходим по лесу. Вдруг Вера повернулась к нам:
— Чего снуете, как старики, — давайте в горелки играть!
И вдруг все как-то сразу встряхнулись, почувствовали себя молодыми, здоровыми: побежали наперегонки, развеселились. А до сих пор, право же, вели себя «как старики», хоть каждому из нас было не больше 17–19 лет. Как мы потом были ей благодарны! И сколько раз позже, уже будучи на руководящей комсомольской работе, мы, борясь с сектантством в рядах КСМ и методами копирования партии, вспоминали Веру, ее методы борьбы со «старческими настроениями» в нашей среде.
Помню, как-то сидели мы с Верой в моей комнатке в Вильно. Сидели и читали «Обвинительное заключение» по делу виленского комсомола — так называемый процесс «94-х». Прочитав фамилии знакомых товарищей, Вера на минутку задумалась, а затем воскликнула:
— Чего бы я теперь только не дала, чтобы их увидеть! — А по лицу видно было, насколько они ей близки и дороги.
Несколько минут Вера помолчала, потом снова вдруг:
— Господи! Какие все молодые и уже узнали, что такое тюрьма, лишение свободы, голодовки.
Мы заговорили про годы, и Вера спросила, сколько мне лет. Я ответила, что неполных девятнадцать.
— Гм, так ты еще такая соплячка?!
И тут между нами разыгралась интересная сценка. Я обиделась, закусила губу, а потом не выдержала:
— «Соплячка»? А сколько же тебе лет?
— Ну, мне — мне уже двадцать один!
Это было сказано с такой гордостью, что ей нельзя было не позавидовать. И теперь, спустя столько лет, не могу вспомнить этой сценки без улыбки. Какие мы смешные обе были тогда!