ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея
Шрифт:
Он прервался и выжидательно посмотрел на них. Но они по–прежнему глазели друг на друга, не трогаясь с места. Его слова не только не ободрили их, но вселили еще большее опасение. Одно дело — исцелять или даже отважиться изгонять бесов, когда рядом был всегда готовый прийти на помощь Учитель, и совсем другое дело — самостоятельно и вдали от Него применять ту силу, которую им доверили. В наступившей тишине раздался недовольный голос Иакова:
— Посылаешь нас к овцам… Но там, где есть овцы, там водятся и волки…
— Правильно говоришь, — согласился Он.
Его голос звучал по–прежнему радостно.
— Я посылаю вас, как агнцев среди волков… Вы должны быть доверчивы, как голуби, и хитры, как лисы…
— Но если овца доверится волку, волк не упустит этой овцы, — заметил Симон.
— Загрызенная овца уже не боится волка, —
Он замолчал, по–прежнему глядя вдаль. Губы Его слегка дрожали. Но, видно, такой уж выдался день, когда каждому островку тумана суждено было уступить солнцу. Учитель оторвал Свой взгляд от незримых далей и вновь обратил его к небольшой кучке людей, еще сильнее напуганных Его словами. Вновь радостно улыбнулся.
— Однако не забывайте того, что Я сказал вам тогда утром, после бури: Я всегда с вами… Кто потеряет жизнь ради Меня — тот обретет ее; кто ради Меня будет нести свой крест — тот Меня найдет. Кто примет вас, тот Меня примет; а вместе со Мной Того, Кто Меня послал. Благословен каждый, кто будет слушать вас. Идите, пора! Через месяц мы снова встретимся здесь, на этой горе. Я буду ждать вас. Идите скорее — хлеба уже созрели и ждут вашего серпа. Нельзя, чтобы зерно просыпалось на землю…
В последний раз они переглянулись. В утренней тишине было слышно их учащенное дыхание. Туман над озером рассеялся, воздух сделался прозрачным и словно стеклянным. Казалось, что белые волны внизу катились по гладкой плите, покрытой голубой глазурью. Надвигающийся зной допивал остатки влаги из травы и из наших плащей. Подталкивая друг друга локтями, они начали собираться в пары. Симон кивнул Иоанну: «Пойдем со мной» (по–моему, он опасался, как бы Иоанн не остался при Учителе). Мой Иуда выбрал себе в пару Симона Зилота. Двое молчунов — Иуда и Матфей, бывший мытарь, встали друг с другом. Однако ни одна пара не выказывала желания тронуться первой. Они все мешкали, оглядываясь друг на друга. Кто–то вздохнул, словно набирая воздух перед тем, как броситься в воду. «Пора идти. Сейчас наступит жара…» — донесся до меня голос Филиппа. Этого всегда волнует не «что», а «как». Но и он не особенно рвался вперед. Каждый притворялся, что он занят: один подворачивал хитон, другой застегивал ремни на сандалиях, при этом все исподлобья наблюдали друг за другом. Они бы, пожалуй, так и не тронулись с места, если бы Он не сказал:
— Идите, дети, пора. Пришло ваше время. Шалом алейхем…
— Алейхем шалом, — отозвались они. И тесная стайка, покачиваясь, стала удаляться вниз по расселине; так кусок скалы, подмытый водой, еще долго покачивается, перед тем как окончательно оторваться. Первыми двинулись, представь, Иуда, Его брат, и Матфей. Их шаги захрустели по осыпи. Остальные тоже больше не мешкали: пара за парой, они по очереди склонялись в поклоне перед Учителем и исчезали за выступом скалы. Вскоре на горе остались только двое: Он и я. Снизу, из глубины ущелья до нас доносились голоса идущих людей и стук палок о камни. Мы надолго потеряли их из виду, а когда они опять показались, то превратились уже просто в вереницу белых пятен, тянущихся по тропинке через зеленый луг. Учитель следовал за ними взглядом. Я искоса смотрел на Него: на Его лице появилось выражение волнения и нежности. Я уже писал тебе: похоже, что Его любовь не ведает различий… Можно подумать, что эта кучка амхаарцев Ему
Учитель перестал следить за ними только тогда, когда они скрылись из виду. Подняв глаза к небу, Он зашептал свою короткую молитву. «Вот момент, — подумалось мне, — которого я так давно ждал…» Мы были одни, вдали от людей, наедине с огромным небом, распростертым над нами, и озером, лежащим внизу. Я понимал: сейчас или никогда… Я подбирал слова. Признаться, после всего того, чему я был свидетелем в последнее время, я уже не могу разговаривать с Ним, как раньше. У меня так и стоит в ушах рев бури, которую Он усмирил, и крик толпы, когда жена Иаира с воплем выбежала из дому… Я тебе не успел еще об этом написать — каждый день приносит столько нового! Он воскресил ребенка Иаира. Люди говорили, когда Он шел к нему в дом: «Незачем уже Тебе туда идти, Равви. Жалко Твоего труда. Она уже умерла. Слышишь плакальщиц…» Но Он не позволил Себя остановить. Он шел и покачивал головой: «Вы ошибаетесь, она спит». Он даже не торопился. По дороге остановился, потому что какая–то женщина дотронулась до края Его одежды и выздоровела без всякого Его вмешательства… Об этом можно долго рассказывать. Потом Он вошел в дом, откуда раздавался душераздирающий плач дудок. Он взял с Собой только Иоанна, Симона и Иакова. Я остался с толпой перед домом. Все произошло очень быстро. Причитания и вопли вдруг разом стихли. Наступила тишина, которую пронзил отчаянный женский крик. Жена Иаира выбежала из дверей: на ее расцарапанных щеках были слезы, а губы смеялись. Она затараторила задыхающейся скороговоркой, ее голос то и дело срывался: «Она ожила! Он сказал: „Проснись“ — и она открыла глаза. Она ест! И смеется!» Так же стремительно женщина вернулась обратно в дом. Толпа ревела от восторга.
Мне всегда кажется, что рядом с Ним лучше всего молчать. Но я понимал, что если я уйду, так ничего и не сказав, то мне уже нигде не найти спасения для Руфи. Заикаясь, я произнес:
— Равви… Я…
Он снова посмотрел на меня тем взглядом, в котором читалось удивление: «Почему ты ни о чем не спрашиваешь?» Он принуждает человека высказать самую потаенную свою мысль, которую тот, может, и сам еще до конца не осознал…
— Ты чего–нибудь хочешь от Меня? — спросил Он.
Я запнулся. Все должно было решиться в эту минуту. Его вопросительный взгляд облегчал мне задачу. Но я остался верен себе. Ни словом не упомянул о Руфи. Чем более сокровенной мысли добиваются от меня, тем труднее мне облечь ее в слова.
— Равви, — прошептал я, — что мне делать, чтобы снискать Царство?… То, что… Ты говорил, что нужно во второй раз родиться… Помнишь?
Он показал глазами, что понимает, о чем я говорю.
— Ты ведь знаешь, чего требует Закон, — сказал Он, — и знаешь заповеди, которые принес Моисей…
— Знаю, — подтвердил я.
— И ты знаешь также, — продолжал Он, — какая заповедь самая главная… Тогда о чем ты спрашиваешь?
Я беспомощно развел руками.
— Эти заповеди, — слова каменели у меня на губах, и я с усилием выбрасывал их из себя, каждое по отдельности, словно выплевывал камни, — эти заповеди я никогда не переставал выполнять. С самых юных лет. Я всегда хотел быть слугой Господа, всегда чтил величие Его Храма… Я служил Ему изо всех сил…
— И несмотря на это… — подсказал Он.
— Да, — воскликнул я, — несмотря на это мне чего–то не хватает!
— И ты не знаешь, чего именно?
— Нет, — ответил я тихо. Я чувствовал, как у меня колотится сердце.
Он с минуту молчал, как бы в раздумье. В нагретой траве застрекотали кузнечики.
— Я тебе вот что скажу, — услышал я наконец, — у тебя слишком много забот, горестей, страхов, беспокойства… Отдай их Мне, отдай мне их все, Никодим сын Никодима, и следуй за Мной…
— Как же я могу отдать Тебе свои заботы, Равви? — спросил я. У меня вдруг задрожал голос, и меня охватило небывалое волнение: я чувствовал, что Он дотронулся до моей сердечной раны.
— Отдай Мне все твои заботы, — повторил Он мягко. Он не пояснил Своих слов, и я испугался, что вот сейчас Он скажет, как тогда: «Ты ученый, знаток Писания, ты должен знать…» Что из того, что я ученый? Я не знаю! не знаю! не знаю! Я робко поднял на Него взгляд. Но увидев Его лицо, я испытал облегчение: на нем была та же сердечность, с какой Он смотрел вслед Своим ученикам. Я выдавил: