Письма С
Шрифт:
— В полдень приходят за молоком ошейники, так что лучше тебе тут не засиживаться.
— У вас ферма?
— Работники не нужны! Топал бы ты лучше отсюда подобру-поздорову.
— Карга... — уже выйдя на улицу, фыркнул гуль.
Красный зенит давил, хотелось тени.
— Ещё какая! Добрых людей под нещадное солнце гонит! — подхватил пьяница, до этого дремавший. Со второй попытки встал на ноги, — честь имею, Севастьян Дождик, поэт. А вас...
Гуль пожал руку, но не спешил представляться. Огляделся по сторонам:
— Вы тут живёте?
— Нет, нет! Я — гражданин мира! В данный момент остановился здесь,
Заметив, что гуль собирается уходить, Севастьян пошёл в наглое наступление:
— Дражайший, не дадите глоток воды бедному страждущему? А я поделюсь своим творчеством.
— Но это не вода, это цуйка.
— Не страшно, не страшно, — замахал тот руками, — давайте найдём место в тени. Пройдёмте немного дальше по улице, как видите, здесь множество заброшенных домов.
Гуль немного помедлил и степенно кивнув, будто у него на уме изначально было не то же самое.
Солнце уже прошло зенит и медленно двигалось к горизонту, тени начали удлиняться. Главная дорога, как ни странно, шла почти по окраине, наверняка её выбрали потому, что она была достаточно широка и строения в этой части города сохранились лучше, чем в фактическом центре.
Севастьян приобнял своего нового знакомого за локоть, стараясь говорить как можно выразительнее и размахивая руками, не дождался прибытия на место и начал декламировать стихи:
— Жарко, душно, гнусно, мерзко
Ветер, пыль, песок, отрава
Шумно, мусор, прах и пепел
Камни, соль, преддверье ада
Мухи, блохи, тараканы
Птицы, крысы, чайки, вопли
Визги, крики, запах гари
Масло, жареное трижды
Люди, гомон, смех и топот
Проткнут мозг, расплавлен гвалтом
Бьёт прибоем реп с ламбадой
Сахар с распаленным жиром
Рыба, что вчера сгорела
Солнце душит плотным жаром
Нервы, стёртые до крошек
Плющит равнодушным шаром
В иглах острого зенита
Все живое вязко липнет
Сонно бьется рваной каплей
Засыхая, кровь густеет
На дыбе распята пляжа
Усыхает под давленьем
Тонет в просолёном поте.
Тонет мысль, умирает
Стих ползет речитативом
Чтобы тоже вяло сдохнуть
Запятые околели
Не успев совсем родиться
Точки ссыпались под пандус.
И слова иссякли тоже
Поросли сухой травою
Закопались в дроби камня.
Тут Эйлат конец сезона(*)
Пьяница возвёл сжатый кулак к небу и зажмурился, слегка мотая головой.
Дорога резко свернула вправо, последним на углу расположился оружейный магазин со стандартным названием «Егерь». У входа мужичок с пышными бакенами что-то выслушивал от бритоголового щупляка в зелёной кожаной броне с двумя чёрными нашивками на плече. Последний смотрел снизу вверх, одну руку держал в кармане, во второй сжимал толстый дымящийся окурок и активно жестикулировал,
— Что-то не очень весёлые стихи, — с лёгким сомнением заметил он и отвернулся, пока ошейник не обратил внимания на прохожих.
— Как и наша жизнь, дражайший! — Севастьян дружески сжал локоть гуля, бросил очередной жадный взгляд на бурдюк и со вздохом замолк.
Нежилой квартал отличался от торговой улицы лишь отсутствием людей, пожалуй. Дома тут такие же облезлые, с трещинами в стенах и провалами в кровле. Тут так же не было заборов, вместо стёкол в окнах куски фанеры, или просто закрытые ставни. Гуль скосился на вагончик, к верхнему углу которого много лет назад была прикреплена стандартная реклама. Теперь от неё остались ржавые проволочные кольца да куски трухлявой резины. Хорошее местечко. Было когда-то. Когда пионер находит город, такие вот объекты вскрываются в первую очередь, довоенные инструменты везде на вес золота, а производство новых почти целиком спрятано в бункерах Дружины. Ну и какие-то крохи можно найти лишь предавшись методичной прочёске домов, гаражей и подобных мастерских.
Кирпичные и каменные дома проявили наибольшее упорство. Облицовка начисто осыпалась, от крыш редко оставался хотя бы остов, стены пошли сетью трещин, и всё же эти старички держались.
— Вот этот выглядит прилично, — Дождик указал рукой на полувываливщуюся вместе с рамой стальную дверь, начисто обгоревшую под солнцем.
— Да, можно и тут.
Внутри было так же душно, но хотя бы не жарило солнце. Гуль не стал пытать пьяницу, протянул ему бурдюк, а сам стал присматривать место, куда можно бы сесть.
Севастьян отлип от горлышка и мотнул головой, сводя разъехавшиеся в стороны глаза:
— Ядрёная, — протянул зеленокожему, — нет? Ну ладно, ещё немножечко...
Он сделал ещё несколько небольших глотков, выдохнул и тоже сел у стены.
— Скипидаром разбавляют, что ли...
Язык у него уже слегка заплетался, гуль отобрал пойло.
— Ну так, какие порядки в городе?
— Порядки? А нет порядков! Из-за работорговцев все стараются отсюда съехать. Три с половиной горожанина, и тех трясут нещадно. Путников через одного в плен тащат, спасу нет никакого.
— Что-то занятное в этих краях есть?
— Та не, всё как обычно. В Большом Степном иногда видны в небе сполохи. Как радуга, только ночью.
— Это далеко?
— Да, полторы сотни вёрст, не боле.
— На запад ходят караваны?
Дождик покачал головой.
— Чего там искать? Нет там жизни.
— Где-то да есть... — сказал гуль, больше самому себе, — что же, тут других городов нет?
— Больше деревни, но это в сторону северных делянок, там не так солнце лютует, и земля плодородная попадается.