Письма. Часть 1
Шрифт:
Пока до свидания! Всего лучшего, пишите.
МЭ.
ФЕЛЬДШТЕЙНУ М. С
<В Москву>
Yalta, le 20 septembre 1913, samedi
Cher ami,
Voici que l’id'ee me vient — irr'esistible et jolie — de Vous 'ecrire en francais. Nous en sommes `a une nouvelle 'epoque de nos relations — 'epoque tranquille et charmante, o`u deux ^ames se s'eparent sans tristesse et se revoient avec plaisir.
— Il aurait fallu commencer par cela! —
J’ai une offre `a Vous faire, — offre que Vous ^etes libre de repousser et dont moi la premi`ere ne ferai peut-^etre aucun usage, — sans engagement aucun. Puisque Vous ^etes un curieux d’^ames humaines et comme la mienne me semble faite expr`es pour de tels amateurs — je Vous offre d’^etre mon confesseur, — confesseur charmant et charm'e et compl`etement discret, comme s’il y avait des secrets d’Etat `a faire.
— Commencons par dire que les beaux yeux et la maladie et le mauvais coeur de Pierre Efron m’ont fait r^ever pendant deux jours et me font r^ever encore — une fois par semaine, cinq minutes avant m’endormir.
La face amaigrie — point belle, ses yeux fatigu'es — tr`es beaux (quoi qu’il n’aie pas seulement pris la peine de les bien ouvrir) auraient pu me faire vraiemant mal, si mon ^ame ne se cambrait tant contre toute souffrance, tout en allant `a elle les bras ouverts.
— Que Vous dirai-je encore? —
Connaissez-Vous l’histoire d’un autre jeune homme, qui se r'ev'eilla un beau matin, front ceint de lauriers et de rayons? Ce jeune homme 'etait Byron et cette histoire — on m’a dit qu’elle serait la mienne. Je l’ai cru et je n’y crois plus.
— Est-ce cela — la sagesse de l’^age?
Ce que je sais encore — c’est que je ne ferai rien ni pour ma gloire ni pour mon bonheur. Cela doit venir tout seul, comme le soleil.
— Agr'eez, Monsieur, l’assurance de ma profonde confiance, que Vous tromperez peut-^etre?
Marina Efron [277]
Коктебель, 27-го
Милая Волчья Морда,
Сейчас на темном небе яркий серп месяца, совсем серебряный, — горящее серебро. В воздухе многочисленные голоса собак. Влетела бабочка и, трепыхаясь, ползет по столу. Лева [278] говорит: „Марина, сейчас влетят разные летучие мыши и всякая гадость“.
277
Ялта, 20 сентября 1913, суббота
Дорогой друг,
Мне пришла идея — очаровательная и непреодолимая — написать Вам по-французски. Мы вступили в новую эпоху наших отношений — спокойную и прелестную, когда две души расстаются без печали и встречаются с удовольствием.
Надо было начать вот с чего! У меня к Вам есть одно предложение, которое Вы вольны отклонить, и которым я же первая, может быть, не воспользуюсь, — предложение безо всякого обязательства. Поскольку Вы любитель человеческих душ и поскольку моя душа, как мне кажется, прямо-таки создана для таких любителей, — я предлагаю Вам стать моим исповедником, — очаровательным и очарованным исповедником, но таким же верным, как если бы ему были доверены государственные тайны.
Начнем с того, что прекрасные глаза, недуг и недружелюбие Петра Эфрона два дня не давали мне покоя и продолжают быть моей мечтой еще и теперь — раз в неделю, в течение пяти минут перед тем, как заснуть.
Его худое лицо — совсем не красивое, его истомленные глаза — прекрасные (он как бы не имеет сил открыть их полностью) могли бы стать моей истинной болью, если бы моя душа так гибко не уклонялась бы от всякого страдания, сама же летя в его распростертые объятия.
Что еще сказать Вам?
Знаете ли Вы историю другого молодого человека, проснувшегося в одно прекрасное утро увенчанным лаврами и лучами? Этим молодым человеком был Байрон, и его история, говорят, будет и моей. (24 сентября 1913 г. Цветаевой написано ст-ние «Байрону» («Я думаю об утре Вашей славы…»)) Я этому верила и я в это больше не верю.
— Не та ли это мудрость, которая приходит с годами? Я только знаю, что ничего не сделаю ни для своей славы, ни для своего счастья. Это должно явиться само, как солнце.
— Примите, сударь, уверение в моем глубоком доверии, которое Вы, возможно, не оправдаете?
Марина Эфрон
278
С. Я. Эфрон.
Мы только что кончили ужинать, — было крикливо, неловко и уныло. Крикливо из-за двух сестер, неловко из-за окриков на них Пра перед матерью и уныло из-за слишком ясного знания всего, что будет.
События сегодняшнего дня: мытье автомобиля перед его окраской, большая прогулка в горы. Мы отделились от художников: Эва Адольфовна, [279] Сережа, Копа, Тюня [280] и я. Какие горы мы видели, какие скалы, какое море! Сидели, спустя ноги в пустоту, пили воду из какой-то холодной дыры (источника), видели все море и чуть ли не весь мир. Произошел инцидент с Тюней. Сережа сказал, что талья у него самая тонкая из всех присутствующих (талий) и, возмущенный возражением Тюни, стал примерять ее пояс. Он, действительно, наделся на последнюю дырку, но при первом Сережином вздохе… лопнул, — совсем, окончательно, даже кончик отскочил шагов на пять. Тюня тотчас же назвала Сережу свиньей, потом отошла и всю остальную дорогу была гнусна.
279
Е. А. Фельдштейн.
280
Московские знакомые М. А. Волошина, Е. Я. и С. Я. Эфронов. Копа — Субботина Капитолина, актриса Свободного театра. Тюня — младшая сестра К. Субботиной.
Эва
Майя [282] тоскует, плакала уже в комнате Эвы Адольфовны, у себя и у Пра.
— „Ну, зачем Вы его выбрали? Что в нем такого? Толстый, с проседью, [283] в папаши Вам годится! Любить никого не может, я сама часто плачу из-за этого, я понимаю, как Вам должно быть горько. Да плюньте на него! Выбрали бы себе какого-нибудь юношу, стройного, красивого, молодого, вместе бы бегали, вместе бы сочиняли стихи…“
281
Кафе на берегу моря в Коктебеле, получило название от поговорки «Славны бубны за горами»
282
М. П. Кудашева.
283
Бедная Волчья Морда! (примеч. М. Цветаевой)
— „Но я не могу на него плюнуть…“
Я думаю! Бедная Майя!
Пра все более и более восторгается Эвой Адольфовной.
А м. б. Вы уже далеки от всего этого.
Трещат цикады. На воле чудно — огромная, тихая ночь.
Я буду счастлива, я знаю, что существенно и не существенно, я умею удерживаться и не удерживаться, у меня ничего нельзя отнять. Раз внутри — значит мое. И с людьми, как с деревьями: дерево мое — и не знает, так же человек, душа его.
Со мной даже бороться нельзя: я внешне ничего не беру — и никто не знает, как много — внутри.
Желтый и синий лев (подарок Э<вы> А<дольфовны> и Петра Н<иколаевича> [284] ) смотрит одобрительно. Он сидит рядом с львиной тарелкой [285] с одной стороны и настоящим Левой — с другой.
Автомобиль, пламенно вымытый обормотами, уехал краситься, и вернется вместе с Вами (?) через неделю.
284
П. Н. Лампси.
285
Фаянсовая тарелка с изображением льва, «похожего» на М. Волошина
Привет обоим белым волкам. [286]
МЭ.
Коктебель, 28-го мая 1913 г.
Милый Михаил Соломонович,
Сначала хроника: сегодня утром приехала невероятная, долгожданная, мифическая „мамаша“, [287] в к<оторую> так не верила Пра, и — представьте себе! — я пожертвовала этим зрелищем для того, чтобы писать Вам письмо.
— Цените? — Вчера Лиля, Эва Адольфовна и Сережа уехали первые, я осталась одна у Петра Николаевича. Пили кофе. Он закатывал глаза, говорил туманно и прерывал свою пламенную речь озабоченными восклицаниями, вроде: „А Вам, может быть, мало сахара?“ Я, не смущаясь, говорила дальше. Потом пришла Потапенко [288] — одна из жен знаменитого писателя, — и повела нас обедать в какую-то невероятную семью — невероятную своей естественностью, нормальностью провинциализма. Мне сначала понравились эти маленькие, „уютные“ комнатки, но потом вдруг стало гнусно. Кроме матери и пятерых детей — всех черных — был еще белый кот, пара тому, черному, у Рогозинских. [289] Что это был за кот! Длинный, худой, цепкий, с бело-желтыми глазами и хриплым, унылым, каким-то предсмертным голосом. Я сделала попытку приласкать его, но не могла. Выходя из этого милого семейства, П<етр> Н<иколаевич> сказал: — „Нет, Марина, не верьте, что этот кот когда-нибудь был хорошим. Такие коты хорошими не бывают“. — О его прежней хорошести говорила хозяйка в оправдание настоящей его гнусности.
286
Имеются в виду К. Ф. Богаевский и К. В. Кандауров, тесно дружившие и обычно упоминавшиеся вместе
287
М.б. мать сестер Субботиных
288
Потапенко Е. К., сестра П. Н. Лампси. Одно время была женой писателя Потапенко И. Н.
289
Рогозинский В. А. инженер, архитектор; и его жена, урожденная Лаоссон — друзья М. А. Волошина.
Да! Утром, в 5 часов, Эва Адольфовна и Лиля отправились на пристань и пропустили пароход с Соколом, [290] к<отор>ый, как оказалось после, вообще не приехал.
— Майя вчера ходила в белой головной повязке, Тюня в красивой прическе, делавшей ее похожей на английскую гравюру. Они очень подружились, сидели по обеим сторонам Макса, но когда Тюня нацепила Максу бантик и обезобразила этим его до крайности, Майя, совсем бледная, вышла.
290
Соколов В. А. — актер, режиссер.