Письма. Часть 2
Шрифт:
М.
<Приписка на полях:>
Пишите мне Efron, и Efron — здесь Zv'etaieff не знают.
10-го ноября 1938 г.
32, Bd Pasteur
Innova-H^otel, ch<ambre>
36 Paris, 15me
Дорогая Ариадна!
Я сто лет Вам не писала, и Вы наверное думаете, что меня уже нет. Нет, я — есть, но есть только наполовину, в полном тумане своих и общих событий, дикоогорченная судьбой своей второй (а Муриной — настоящей) родины Чехии — и стольким другим!
О себе не знаю ничего, когда узн'aю — будете знать Вы.
Живем, пока что, с Муром в гостинице, смотрим на башню с часами (символическими! но чт'o — не символ??) читаю много хороших
1738
Фейхтвангера
Мур тоже висит в воздухе, т. е. не учится, но много читает и рисует и феноменально — растет: всё мал'o, из всего вырос, и я целые дни всё выпускаю и надставляю.
Почти никого не видим, и к нам никто не ходит.
Пишите, дорогая Ариадна, о себе. Как дети? работа? Дружбы? Люсьен? Есть ли — радость?
Не собираетесь ли в Париж? Тогда — будет (у меня, во всяком случае!)
Кончили ли тот большой перевод?
Пишете ли стихи?
Если да — пришлите.
_______
Это — только оклик. Жду отклика.
А вдруг — мы вправду еще увидимся? У меня не было чувства последнего раза.
Целую Вас и жду.
МЦ.
1-го и 2-го, на родственных и дружеских могилах, [1739] много думала о Вашей Буте — mit Wehmut [1740] (русского слова — нет) — вспоминала ее немецкие стихи про качели — и все то чудное время — ax!
1739
В эти дни всех Цветаева посещала могилы родителей мужа
1740
С душевной болью (нем.).
В ней жило что-то тайное и жаркое, она так крепко целовалась на прощание, точно отчаивалась — сказать. Она наверное была бы поэтом.
26-го ноября 1938 г.
32, Bd Pasteur Innova-H^otel, ch<ambre> — 36 Paris, 15 me
Дорогая Ариадна,
Т`aк — не надо и так — всё равно не удастся: это не Ваше (не наше) назначение в жизни. Посмотрите на свое лицо — и прочтите. Мы с вами обречены на мужество. Вертитесь как хотите, чт'o-то в Вас не захочет: захочет — по-своему. Когда мне говорят о моем «великом мужестве» — отрешенности — бесстрашии — я внутренне — а иногда и внешне — смеюсь: ведь я на всё это — обречена: хочу — не хочу, и лучше — хотеть:
согласиться. Qu"alt Dich in tiefster Brust — Das harte Wort — Du musst — So macht Dich eins nur still — Das stoize Wort: ich will [1741] (Детство — Freiburg im Beisgau [1742] — мною выбранный Spruch [1743] ). Это и есть «воля к самому себе», вернее — вся пресловутая «воля к самому себе» есть только — согласие на самого себя: которого ты не выбирал — и может быть и не выбрал бы. Я всю жизнь завидовала: когда-то — простым «jeunes filles» — c женихами, слезами, придаными и т. д., потом — простым jeunes femmes [1744] — c простыми романами или даже без всяких — я всю жизнь завидовала — всем кто не я, сейчас (смешно, но это так) — особенно — Эльвире Попеско (моей любимой актрисе — из всех: не стыжусь сказать, что бегаю за ней по всем кинематографам — окраин и не окраин) и — мы с ней одного возраста — сравните, пожалуйста: чт'o — общего? Ничего, кроме моей зависти — и понимания. Больше скажу — в любви — чего я над собой не делала — чтобы меня любили — как люб'yю — то есть: бессмысленно и безумно — и — было ли хоть раз?? Нет. Ни часу. J'avais beau oublier qui j’'etais (се que j’'etais!) — l’autre ne l’oubliait — jamais. [1745]
1741
Пусть тебя внутри терзает слово — трудное слово —
1742
Фрейбург в Брейсгау (нем.).
1743
Пословица (нем.)
1744
Девушкам… молодым женщинам (фр.).
1745
Даже если я забывала, кем (чем) я была, другой этого не забывал никогда (фр.).
Другой пример: я год не писала стихов: ни строки: совершенно спокойно, то есть: строки приходили — и уходили: находили — и уходили: я не записывала и стихов не было. (Вы же пишете и знаете, что незаписанных стихов — нет, не только не записанных, но не написанных: что это — работа, да еще — какая!) И вот — чешские события, [1746] и я месяц и даже полтора — уклоняюсь: затыкаю те уши, не хочу: опять писать и мучиться (ибо это — мучение!) хочу с утра стирать и штопать: не быть! как не была — весь год — и — так как никто их не написал и не напишет — пришлось писать — мне. Чехия этого захотела, а не я: она меня выбрала: не я — ее. И написав почувствовала, что гора — с плеч, все ее отнятные горы — с моих плеч! — Не все: остается еще гора с первым в мире радием — но у меня нет учебника, и никто не знает, как эту мою гору — зовут: одни говорят «Monts M'etalliques» (Железные?), другие — отроги Riesengebirge (Крканош), для меня она — гора Кюри: Mane et Pierre Curie: ихняя. Написала в Чехию, чтобы узнать реальное имя — и вот — жду. (Что для меня Чехия — Вы отчасти знаете из моей Поэмы Горы: «Наравне с медвежьим рвом — И двенадцатью апостолами…» Пражский медвежий ров (с русскими медведями, привезенными легионерами из Сибири) — и пражские апостолы: чернокудрый Иоанн и рыжий Иуда — и еще десять — проплывающие вокруг башни — в полдень и в полночь… Но не только это — Чехия, а сколько — еще! Хотя бы — первый радий. И Гёте, приносящий с прогулки — камни… И Гол'eм… И только двадцать лет свободы… [1747] )
1746
Отторжение чехословацких пограничных областей Германией
1747
Из стихотворения М. Цветаевой «Полон и просторен…» цикла «Стихи к Чехии».
Возвращаюсь к Вам: с Вами, Ариадна, было и будет так же и то же, и начнется с нет: нет — малодушию, нет — страху, нет — косности, нет — всему, что Вам не дано — даже на подержание, даже — вприглядку. А с этими нет, с первыми нет — неизбежно придет первое да. Ведь вся моя Чехия — началась с нет, и какое получилось — да. (Для пояснения: с нет — всему, что с ней сделали!) Я почувствовала — как ни смешно — нужна защита. Не даром же вся та Прага в ночь с 20-го на 21-е сентября была — один крик: — «Нас — бросили! Нам н'e от кого ждать защиты!» И вот — старая басня:
Et s’il n’en reste qu’un — je serai celui-l`a. [1748]
И вот, французский генерал, перешедший на чешскую службу, одинокий офицер, не сдавший оружия: шесть пуль — куда попало, седьмую — в себя, несколько писателей и композиторов, Madame Joliot-Curie (вспомнила материнский радий!].) — несколько русских — бывших студентов чешского университета, плачущих, что — не удалось умереть за Чехию — и я. И это — мы. И только на такое мы — я согласна.
1748
И если останется только один — им буду я (фр.). —
Заключительная строка стихотворения В. Гюго «Ultima verba»
…Ариадна, я тоже хочу спать.
Und schlafen m"ocht ich, schlafen —Bis meine Zeit herum! [1749]но мне не дано спать, потому что этому сну нужно, чтобы кто-то его сказал. К'aк хочется спать Шамиссо — чтобы это сказать, а — не спал же: раз — сказал!
…Ариадна, с начавшимися дождями и всё отступающим и отступающим отъездом — точно все корабли ушли! все поезда ушли! — я с утра до вечера одно хочу: спать, не быть. Но — ст'oит мне войти в комнату, где люди (редко, но бывает), как я — с изумлением — вижу, что все спят — кроме меня — все, думающие, что живут — и миром правят. И уже слышу свой голос: — Нет. Не так. Неверно. Неправильно. Бессмысленно. Преступно. И — Господи! до чего — не сплю!
1749
И спать я хотела бы, спать —
До того, как придет мой час! (нем.) —
Двустишие А. Шамиссо.