Письменный стол

Каверин Вениамин Александрович

Мандельштам молчал. Потом он простился с профессором и покинул аудиторию с высоко поднятой головой. На него эта язвительная речь пе произвела, казалось, никакого впечатления.

Передать эту сцену в лицах мог, казалось, только Юрий Николаевич. Так походить на Мандельштама, гордо уставившегося в потолок, мог только сам Мандельштам. Каким–то чудом Юрий Николаевич превращался в Церетели, который держался аристократически просто и одновременно немного наслаждался возможностью посмеяться над провалившимся студентом.

Мы — Б. М.

Эйхенбаум, В. Шкловский, друзья и родные Юрия Николаевича — смеялись до слез.

— Но не зная древнегреческую литературу до такой степени, как Мандельштам умудрился написать свои гениальные «греческие» стихи? — спрашивал Юрий Николаевич и цитировал:

Я сказал: виноград, как старинная битва, живёт, Где курчавые всадники быотся в кудрявом порядке. В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот Золотых десятин благородные, ржавые грядки.

Мне кажется, что Юрий Николаевич был не прав: без сомнения, Мандельштам прекрасно знал «науку Эллады». Но сдавать экзамены было так же несвойственно для него, как быть «ковёрным» в цирке нли участвовать во французской борьбе.

К сожалению, я не помню, рассказывал ли мне Юрий Николаевич о своих разговорах с Мандельштамом. Но что оба стремились к встречам — не приходится сомневаться. Сестра Юрия Николаевича (и моя жена — Л. и. Тынянова) переписала письмо Осипа Эмильевича, которое характерно для их отношений:

21.1.37

Дорогой Юрий Николаевич!

Хочу Вас видеть. Что делать? Желание законное.

Пожалуйста, не считайте меня тенью. Я ещё отбрасываю тень. Но в последнее время я становлюсь понятен решительно всем. Это грозно. Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои с ней сольются, кое–что изменив в её строении и составе.

Не ответить мне легко. Обосновать воздержание от письма пли записки невозможно. Вы поступите, как захотите.

Ваш О. Мандельштам.

Я не сомневаюсь, что письмо не было отправлено, потому что Юрий Николаевич ничего не рассказывал мне о нём, а умолчать не было ни малейшей причины. Кроме того, письмо Мандельштама сохранилось бы в архиве Юрия Николаевича, и не пришлось бы переписывать его…

Для понимания того положения, в котором тогда находился Осип Эмильевич, оно говорит о многом и прежде всего о его мучительпой неуверенности. Для того, чтобы предположить, что Юрий Николаевич, который неизменно кидался помогать всем, кому в те грозные годы нужна была помощь, — и Мандельштам это знал, — как он мог сомневаться в немедленном ответе?..

Довольно одной страницы из архива Юрия Николаевича, чтобы показать, как широк был круг его интересов. Он не ограничивался замыслами, перечисленными выше. Он хотел написать рассказы, которые недаром названы «моральными»

в черновиках.

Жанр, в котором философия истории должна была скрещиваться с «собственной историей», представлялся ему как новый путь художественно–научного мышления. Если бы этот замысел был бы осуществлён, наука вещественно скрестилась бы с художественной прозой, уничтожив последние сомнения в том, что для Тынянова знание и сознание были единым процессом, позволяющим оценить его художественную прозу как историко–литературное явление. Вот прямое подтверждение этих соображений:

МОРАЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ

1. Заблуждение.

Истинный метод м. б. и бесплодным (церковь с её претензией на истину). В науке нужны заблуждения. Колумб — Индия, Леворрье — Нептун, Де Фриз — мутации (ещё?). Метод, к–рый слишком много объясняет, приложим, — неверен (мифовый метод и Ака[неразб.]), Кювье и шары, садовник.

Написать историю великого заблуждения с великими результатами. Взять жизнь учёного. Изучить материал. Собрать анекдоты об учёных. Исследовать понятие ошибки, заблуждения, случайности, «несовершенства опыта».

2. Окна магазинов. Построить колониальную историю на них (незаметно). Начать с изучения слов «бакалея», «колониальный», «москатель» и т. д. Окно в Пскове — китайская ваза, засранный мухами кот фарфоровый, и постный сахар шахматами. Слова «сигары», «чай», вообще все товарные слова.

3. Фамилии. Генезис, сравнение: немецких Шмидт etc. (Кузнец) с малым количеством русских Кузнецовых и т. д. Иностранцы Гамильтон (Хомутов). Кос фон Дален (Козодавлев), Голодай — Holliday. Еврейские фамилии (монеты: Наполеон, Иосиф II, взятки etc). История фамилии внешняя и внутренняя.

4. Документ. («Неиаписапный рассказ») Почерки. Проверить все почерки (из хранящегося у меня архива)

…В этом гглапе все пово и все пе осуществлено: написаны сотни биографий учёных, но не исследованы «понятие ошибки, заблуждения, случайности» (если пе считать опубликованную через 50 лет кннгу Шкловского «Энергия заблуждения»), Никому ещё не пришло в голову построить колониальную историю, начав её с окон магазинов. Вероятно, созданы истории фамилий, но генезис фамилий иностранцев, ставших русскими и положивших начало множеству дворянских родов, — ещё terra incognita для наших писателей и учёных.

Так работал Юрий Тынянов. Кроме широко известных его произведений, таких, как «Кюхля» или «Смерть Вазир–Мухтара», он написал много статей и рассказов, напечатанных в газетах 20–30–х годов, много эссе, заметок, писем, сохравившихся в архивах, и давно пора выпустить собрание его сочинений, которое соединило бы его художественную прозу с его научными трудами и записными книжками, потому что всё, что он создал, тесно связано между собой. И наш многомиллионный читатель должен наконец оценить всё, что он сделал для русской и мировой литературы.