Письменный стол

Каверин Вениамин Александрович

О его романах и повестях, о его научных трудах появилось много работ за десятилетия после его кончины. Но никто не занимается его рассказами, которые должны были заинтересовать исследователей его творчества хотя бы потому, что они основаны на подлинных событиях и лицах. Оставаясь «тыняновскими» по выразительной лаконичности стиля, они все–таки далеки от его знаменитых романов, прежде всего потому, что действие их происходит в десятые годы. Иногда это — портреты, напоминающие своей поражающей законченностью старинные, вставленные в овальные рамки дагерротипы. Приведу один из них, кажется самый короткий.

ДРУГ

НАДСОНА

Полковник Чепелевецкий, зеленея тюремной формой, садился в лёгкие дрожки подрядчика Бродского, человека с изящной бородкой, который любил кутежи в столичных ресторанах. Солнце било в пенсне полковника и грело его песочное лицо. Он подбирал саблю, как стареющая женщина бальный, уже ненужный шлейф. Подрядчик поддерживал его за локоть. Трогая пальцем ус, полковник обращал в сторону горький и быстрый взгляд. Оба улетали куда–то по важным делам, которые были недоступны простому часовому неряшливого образца 1908 года, стоявшему тут же у будки. Полковник Чепелевецкий был товарищ поэта Надсона по юнкерской школе, друг его. В журнале «Нива» полковник поместил автограф стихотворения, озаглавленного: «Дорогому Пете от крепко любящего его Семы».

Каждое лето полковник уезжал в Италию. Он любил музыку и привозил из Италии вальс собственного сочинения. В городе говорили, что он заказывал эти вальсы нуждающимся музыкантам, оплачивая их гонораром. Он посылал обыкновенно в тюрьму справиться, не имеются ли среди заключённых музыканты.

Музыкант приглашался на квартиру и играл полковнику Бетховена или вальсы. Потом он вежливо кланялся музыканту, и музыкант кланялся ему, музыкант возвращался в камеру. Иногда полковник давал концерты на цитре в зале дворянского собрания. Кузнечик, сверкая зелёным, выходил, стаскивал с маленьких рук белые перчатки и бросал их с непонятным отвращением. Пальцы разбегались по цитре, как насекомые.

Полковник был исключён из армии за шулерство.

Арестанты по предложению полковника лепили из хлебного мякиша статуэтки и даже группы, которые окрашивались в натуральные цвета и выставлялись в окнах писчебумажного магазина, содержащегося племянником подрядчика Бродского. К пасхе полковник приказывал красить яйца, и их носили за ним в корзинах по камерам. Он христосовался с арестантами. Руки по швам, арестанты по очереди подходили к нему и аккуратно целовали. Политические арестанты не пожелали этого. Полковник лишил их прогулок и свиданий. Еврея–арестанта он посадил в карцер как зачинщика, но очень скоро выпустил, приняв во внимание религиозные побуждения.

Он организовал кружок любителей музыки. Местные любительницы собирались к нему на квартиру. В кабинете вечно стучал метроном, приводимый в действие электричеством. Он сообщался с тюрьмой, и стук означал, что в тюрьме все благополучно.

Избранный в председатели местного драматического кружка, полковник распорядился привести в порядок Летний сад, и арестанты выложили на клумбах лакфиолиями лиру.

Знатокам полковник показывал картину в алькове. Апельсинная нагая женщина лежала на лиловом бархате, загоралась красным угольком. Над нею склонялся пожарный в полной парадной форме, с каской на голове. Он поливал из брандспойта воспалённую красоту. Полковник поддерживал занавес двумя пальцами.

Командированный в Харьковскую каторжную тюрьму, он перепорол там политических арестантов и нескольких засёк до смерти.

Он любил танцевать мазурку. Он танцевал

очень быстро и ловко, перебирая шпорами, и когда, немного нагнувшись, окружал женщину руками, казалось, он готов для неё на все. Но правый глаз у него при этом дёргался и подмигивал. У полковника был тик. («ЛГ», З. Х.74 №41)

Под фамилией Чепелевецкий рассказано о полковнике Чернелиовском, начальнике Псковского каторжного централа. Биография точна за одним маленьким исключением: он был не командирован в Харьков, а, как сказали бы в наше время, «снят с работы». После бунта в Псковском каторжном централе он назначен начальником Харьковских арестантских рот, что было значительным понижением. Общественная атмосфера конца XIX века воспроизведена с документальной точностью.

Знак историзма точно так же стоит над его «Рассказами, которые не захотели стать рассказами», как и над его знаменитыми романами, переиздающимися почти каждый год. В них чувствуется такое же объёмное знание прошлого, увиденного подчас детскими и юношескими глазами. Любопытно отметить, что некоторые рассказы Юрия Николаевича нетрудно подтвердить свидетельскими показаниями. Я не раз видел полковника Чернелиовского на концертах, которые устраивала моя мать. Настоящая фамилия героя другого расказа «Жнецы» — Швец. Это подтверждается письмом писателя Ильи Кремлева старожилу Резекне (родины Тынянова) врачу М. Поляку. М. Поляк подробно рассказывает («Вам, наследники», — «Знамя труда», 17.7.67) удивительную биографию латгальского бедняка, который стал профессором и прославился как видный деятель медицины в Бельгийском Конго.

Детская доверчивость трогательно показана в рассказе «Яблоко»: для маленького мальчика возможность и естественность чуда мгновенно преображает весь мир. «Бог как органическое целое» — рассказ, в котором трагической рассеянности русского идеализма 20–х годов противопоставлена скупыми, но глубокими красками фигура Александра Блока. Мир взрослых, его странная непоследовательность впервые были показаны не в начальных главах романа «Пушкин», а в этих рассказах, поставивших рядом время детей и время взрослых, которые протекают с разной быстротой. Скрытая ирония соединяется в них с философской глубиной. Надо знать и оценить их, чтобы понять новизну и изящество тыняновской прозы.

Берлин, 26.Х.28

«Друзья, сестрицы, я в Берлине!»

(Так Пушкин некогда сказал).

(Василий Львович [в] Париже ^{«Друзья! сестрицы! я в Париже» — начало сатирического стихотворения И. И. Дмитриева «Путешествие в Париж и Лондон», темой которого явилось предполагаемое путешествие В. Л. Пушкина. В романе Ю. Тынянова «Пушкин» есть эпизод чтения Василием Львовичем этого стихотворения (ч. I, гл. 3). ^}). О Берлине разные подробности трудно писать, потому что город совсем особенный, и об этом после.

О себе же могу сказать: чувствую себя хорошо. Сегодня иду к профессору Михаэлису. Говорят, ein gr"osser Heiler ^{Большой целитель (нем.). ^}и умный человек. Если что–нибудь скажет интересное, напишу. Думаю, что пока будет возня с анализами etc.

Если Веня спешно пришлёт сюжетный небольшой рассказ (изданный уже), здесь переведут.

Маму крепко целую. Кормите её. Присматривайте за моей семьёй, которая скучает без меня.

Итак, es gr"usst Euch herzlich.