Письмо из дома
Шрифт:
– Да, что если не это состояние аффекта, то мы еще кого-нибудь могли потерять.
– Именно с аффекта у него все и началось, - глубокомысленно заметил Горюнов.
– Когда убили Серегу, у Нефеда нарушилось психологическое равновесие. А когда он на духов побежал, то это у него стресс нервный был. Это болезнь такая, только психическая.
– Сам ты психический!
– обиделся за друга Марат.
– А ты не видел, каким Нефед последние месяцы бродил? Все от него стресса.
– Это оттого, что ему
– Это не значит, что надо сразу шлангом прикидываться, - зло перебил Ахмеджанова Ступар.
– Я вон какое письмо от бабы получил, и то ничего, а я думал, что она любит меня, стерва.
Пару месяцев назад Ступар получил письмо от невесты, как он ее официально именовал, где она сообщала Валерке, что выходит замуж. Видимо, просто сообщение девушку не удовлетворило. И ее новый суженый, изучив, наверное, все непристойные надписи в общественных мужских туалетах, полностью нашпиговал ими письмо. А девица аккуратно приписала: "И пусть тебя в твоем Афгане убьют, чтобы ты домой не вернулся".
Относительно "ничего" Ступар загнул. После такого нежного девичьего послания Валерка полез в петлю, сделанную из крепкого матерчатого брючного ремня. Но ребята о письме прознали, цепко следили за неудачливым влюбленным и от самоубийства спасли в самую последнюю минуту.
Ступар всхлипывал, трясся телом и его долго отпаивали самогоном, купленным у вольнонаемных. А потом Валерка в одночасье посуровел и дал клятву, что придет из армии - козла с бабой изобьет и в течение месяца, кровь из носу, но испортит пятерых девчонок. На что Горюнов - большой авторитет по женскому вопросу в роте - посоветовал тому на гражданке голову не ломать и за невинными девочками отправляться сразу в начальные классы школы.
– Что вы все письма, стрессы, эффекты, - продолжал злиться Бандера, - в морду Нефеду, и все. А в Союз поедет, так дать ему самую чмошную, рваную парадку. Пусть катится ко всем чертям!
Такого нечеловеческого унижения Ахмеджанов вынести не смог.
– Это ты покатишься ко всем чертям, - закричал худенький Марат и замахал кулачками перед лицом огромного Степана.
И быть бы татарину битым, если бы не Свиридов.
Юрка вбежал в курилку, увидел ребят и моментально все понял.
– За Кольку буча?
– А то, - подтвердил Ступар, с интересом глядя на Бандеру и Ахмеджанова, которые стояли друг против друга с перекошенными от злости лицами.
– Погодите рыльники чистить, - сказал Свиридов.
– Я вам сейчас письмо прочитаю. Мне его только-только пацан из санчасти притарил. Письмо в Колькином хэбчике лежало, как я и думал.
Взвод разом перевел взгляды на почтальона.
Свиридов развернул истертый листок.
10.
– Вот так-то, мужики, - спрятал конверт в карман Свиридов.
–
– радостно завизжал Ахмеджанов и бросился обнимать Юрку.
– Молодец, Свирид! Молодец! Видите, как оно все выходит - Нефед не падла! Я всегда это знал!
– скакал перед ребятами радостный Марат.
Глядя на него, солдаты тоже начинали улыбаться.
– Ай, как плоха, - внезапно сказал якут Пантелеймон Никифоров, и его большое круглое, как сковорода, лицо страдальчески сморщилось.
Марат перестал выкидывать коленца и вместе с остальными посмотрел на маленького якута.
– Ай, плоха, - повторил Никифоров и закачал головой.
– Водка плохая, злая. У нас в деревне пьют. Ай, как пьют! Батя пьет, мамка пьет, браты пьют. Все пьют. Когда пьяный - дурной: песца - бери, белку - бери, соболь - тоже бери. Водку давай. Нет жизни без водки. Ай, не хорошо!
– закончил Пантелеймон, и его щелочки-глазки совершенно исчезли, превратившись в две черненькие полоски.
– Нехорошо, нехорошо, - передразнил Никифорова Ступар.
– Сам, небось, вернешься и тоже водяру хлестать будешь?
– Буду, - уныло согласился Пантелеймон и виновато съежился.
– Что так?
– поинтересовался Горюнов.
– Все пьют, и я должен. Если не буду, значит, не такой, чужой, ответил стыдливо якут.
Каждый во взводе про себя пожалел Пантелеймона.
Был Никифоров на вид тщедушным и невзрачным. Но на самом деле якут удивлял всех своей выносливостью, силой и цепкостью. А снайперская винтовка будто была продолжением Пантелеймона, потому что с малых лет охотился якут в тайге. И духов щелкал Никифоров, как рыженьких пушистых белок в тайге.
Убивал Пантелей спокойно и наверняка: с первого выстрела и в переносицу. Поэтому приклад его винтовки был густо усыпан частыми рубчиками насечек.
За это сильно уважали якута ребята, а любили за мягкость и доброту. Пантелеймон последние деньги готов был отдать, последний кусок хлеба, если видел, что это кому-то надо больше, чем ему.
Ребята искоса поглядывали на понурого Пантелеймона и молчали.
– Жалка, - не выдержал Никифоров, страдальчески морща лицо.
– Плоха, когда батя пьет. Нефеда жалка. Мамку, братишку его жалка.
– Жалко у пчелки, а пчелка на елке, - сказал хмуро Ступар и спросил: Что делать-то будем?
– Что? Что?
– передразнил Бандера.
– В дорогу надо собирать Нефеда. Из санчасти мужика выпишут и в Союз отправят. А у него и формы толковой нет. Как он неподготовленный поедет?
– А вдруг Кольку в дисбат?
– спросил Ступар, но на него так закричали ребята, что Валерка и не рад был, что задал подобный вопрос.
– Идиот, - сказал Горюнов.
– Нефед с медалью. Если медаль есть, то не сажают.