Письмо живым людям
Шрифт:
— Меня послали отснять с воздуха гнездо тифонов… а в это время Пятнистый лишайник…
В горле будто взорвалось. Коль стиснул лицо ладонями и затрясся в беззвучном сухом плаче. Перед глазами маячили каюты катера в зеленоватой паутине и затянутые мшистой серой плесенью холмики омерзительной слизи, которыми в считанные минуты стали все. Кроме него.
Ясутоки встал, сказал: «Дверь!» Стена беззвучно и легко, как во сне, раскололась.
— Посмотри, — сказал Ясутоки. — Если понравится, будешь жить там.
Коль подошел к расколотой стене:
— Наверное, понравится…
— Тебе
Коль остановился:
— Мне уже хорошо. Просто… совсем не хочется спать.
Ясутоки легонько подтолкнул его в спину.
Дверь пропала, едва Коль переступил порог. Свет остался по ту сторону. Дико хотелось выпить. Не слишком много — просто чтобы отмякнуть и начать относиться к тому, что есть, как к чему-то нормальному. Но очень неловко было даже спрашивать. Воровато оглянувшись почти в полной темноте, Коль сказал тихонько: «Бар!» Комната не отреагировала. Может, у них тут выпивки и в заводе нет… черт. Во всяком случае, когда кормили во время завершающей части медосмотра — вкусно, сытно, но без всякого намека на праздничный банкет, просто перекус под непринужденную беседу о загадочном отсутствии сверхцивилизаций, — ничего похожего на триумфальный бокал шампанского не возникло. Ладно, переживем пока.
Подошел к широкому окну. За стеклом пылала звездами ночь. Но то был летний погожий узор, щедрая россыпь небесной карамели, от которой слаще спится в предвкушении доброго завтра. Звезды выглядели всего лишь украшением Земли — Земли титанов, на которой Колю обещали место. Он не боялся их Земли, он жаждал войти; но зачем, за что — один?
Подбежал к стене, сказал торопливо: «Дверь!» Стена раскрылась. Ясутоки сидел и смотрел Колю в лицо, будто ждал его появления.
— Послушай, Ясутоки-сан… Я сейчас уйду, но… Мы привезли тонны образцов, километры записей… Мы не зря летали? Вам это нужно?
Ясутоки беспомощно улыбнулся:
— Я не знаю. Я врач, Коль, прости. — Коль стиснул зубы. Ясутоки посмотрел ему в глаза и сказал: — Спокойной ночи.
И навалилась сонливость. Коль едва успел добрести до постели.
…Проснулся от яркого света и, еще не понимая, что это, еще не вполне вспомнив себя, почувствовал какую-то детскую ожидающую радость. Словно после очередного года в городе он опять приехал на каникулы к бабушке, в Ямполицу. Комната выходила на восток, и любой из солнечных безбрежных дней между смолистым лесом и чистой рекой начинался с золотого света, бьющего сквозь тоненький, секущийся от ветхости ситец на окошке. Теперь нетерпеливая надежда на верное наслаждение каждой минутой жизни вновь сверкала над еще закрытыми глазами.
Он открыл глаза. Утреннее солнце лавиной валилось в комнату, захлестывало стены. Коль отбросил одеяло. Все в нем пело, и тут он увидел мундир.
Мундир строго висел на спинке нелепо парящего стула, новенький, с майорскими погонами и Героем на груди. Мундир был самый настоящий, и Коль будто встретил земляка после долгих лет изгнания. Он погладил жесткие, колкие погоны, тронул медаль, потом пуговицы. Ощущение крепкой шероховатой ткани было
Он благоговейно натянул форменную рубашку, брюки. Бережно взял китель, легонько тряхнул — звякнула награда. Надел. Застегнулся, выпятил грудь. Жаль, не было зеркала, но Коль все равно знал очнувшимся молодцеватым чутьем: все сидит как влитое. Плотное, чуть стесняющее движения. Такое тогдашнее. Ботинки ждали с распростертыми шнурками. Он надел носки — даже цвет был уставным; обулся. Сдвинул каблуки. В курортной тишине ударил сухой, собранный щелчок. Фуражка тоже была совершенно настоящей. Прохладный обруч жестко охватил отвыкшую от покровов голову. Хотелось смеяться.
Рассеянно глядя в окно — небо, сверкающее как парус; зеленый простор далеко внизу; в дымке у горизонта еще один колоссальный дворец, — Коль машинально шарил по карманам. Карманы были пусты, и в этом ощущалась какая-то неправильность. Коль не сразу сообразил какая, — просто руки тревожно искали… Дико: в форме — и без документов, без удостоверения хотя бы. Сообразив, Коль все-таки засмеялся, любуясь разметнувшейся степью, утихомирил чересчур уж заностальгировавшие пальцы и сказал: «Дверь!» Стена раскололась. Бравурно загорланив какой-то марш, Коль вышел и замер.
Ясутоки сидел, будто прирос к тому месту, где Коль оставил его вчера. Рядом, резко контрастируя с ним, сидел генерал. Когда Ясутоки встал, генерал обернулся к двери.
Тело само собой приняло стойку, и рука метнулась к козырьку. Генерал дружелюбно кивнул. У него было жесткое лицо с застарелым шрамом, широко посаженные глаза и седые виски. У него были необъятные орденские планки и мундир, как у Коля, с иголочки. Фуражка лежала на столе, отражаясь в его зеркальной глади.
— Доброе утро, — сказал Ясутоки. — Как спалось на новом месте, Коль?
Коль смотрел на генерала.
— Э-э… вольно, майор Кречмар, — проговорил генерал. — Отвечай на вопрос врача.
— Мне спалось прекрасно, — выдавил Коль, опуская руку.
— Это Гийом Леточе. — Ясутоки смотрел пристально. — Он начальник планетологического отдела, а сейчас — представитель планетологов в группе адаптации.
— Садись, будь добр, — сказал генерал.
— Есть, — потерянно отозвался Коль, деревянно подошел к свободному креслу и сел на краешек. — Простите… я никак не ожидал. — Он кашлянул. — Вчера я не видел…
— Неофициальная встреча, — скупо пояснил генерал. — Мы подумали, тебе утомительно будет козырять сразу после посадки. И кстати, тебе уже объяснили, как теперь воспринимается обращение «вы». Объяснили? — Он вскинул острый генеральский взор на Ясутоки.
У Ясутоки от этого взора не пересохло в горле. Он запросто ответил:
— Да, Гийом, конечно.
Фамильярное «Гийом» больно ударило по ушам, и в то же время Коль почувствовал себя чуточку вольнее.
— Ну так. — Генерал вновь повернулся к Колю: — Мы не в армии, мы космонавты. Форма — дань уважения.