Пистоль Довбуша
Шрифт:
— Не дай бог, сглазили! — совсем встревожилась она. — Надо бежать к бабке Ганне!
Бабка Ганна лечила всех одинаково — молитвами да заговорами. Ее недолго пришлось ждать. Остановившись посреди хаты, она что-то зашептала, начертила в воздухе ножом кресты. Потом пробовала поить детей «священной» водой, но те метались в жару, вскрикивали.
— Нет, Гафие, их не сглазили, — наконец сказала бабка Ганна, настороженно прислушиваясь к хриплому дыханию больных, к их острому кашлю. — А горлышко у тебя, дытынко, болит? — спросила она Оленку.
Лицо старухи
— Маты ридна! Так оно и есть! — с горечью прошептала старуха. — Это та болезнь, что детей душит. На своем веку я уже не раз видела такое. Эта страшная болезнь не одну дытыну на кладбище отправила… Святой боже, теперь только на тебя надежда! — Она усердно перекрестилась.
Бабка Ганна не ошиблась. Дети заболели дифтерией.
Гафия упала перед иконами на колени и не молилась, а стонала:
— Исус, Мария, пане боже! Вы взяли моего газду [6] . Так сохраните же диточек моих, — причитала Гафия, — оставьте их на белом свете. Нет, нет! Не дам я им умереть! — вдруг закричала не своим голосом. — Не дам! Дохтура нужно!
Простоволосая, в чем была, она бросилась из хаты. Бежала к пану Ягнусу, не видя перед собой дороги, не чувствуя холода, хотя уже стояли осенние заморозки. Сейчас она вымолит у пана коня и поедет за доктором. Только доктор спасет ее детей!
6
Газда — хозяин, муж.
Гафия встретила Ягнуса, когда тот выходил из ворот своего дома.
— Панночку, не откажите в моей просьбе, — сквозь рыдания начала женщина. — Дайте коня в город поехать. Дети у меня…
— Если я куда решил идти, то никогда не возвращаюсь, — зарокотал он густым басом. — Ты что хочешь, чтоб мне удачи не было? А вдруг я корчму застану закрытой, что тогда, а?
Пан стоял перед ней высокий, с пушистыми черными усами, краснолицый, здоровый, безучастный к чужому горю.
— Исус, Мария! — в отчаянии прошептала Гафия. — Прошу вас, пане, дайте коня! Дети у меня умирают!
— А что моя лошадь — вылечит твоих детей? — Пан расхохотался раскатисто, закинув голову назад, и как ни в чем не бывало стал раскуривать трубку.
— Нет! Этого пан бог не допустит, вы дадите коня!!! — крикнула она так, что Ягнус попятился. Потом добавила тихо, покорно, сквозь слезы: — Век буду батрачить на вас, пане…
— Вот проклятая баба, заставит-таки возвращаться!
Через несколько минут, которые матери показались вечностью, пан подвел к ней коня:
— И чего так убиваться? Зачем тебе трое? Чем кормить их будешь, вдовушка? Моли бога, чтоб развязал тебе руки…
Гафия пошатнулась.
— Душа у вас черная, пане, — сказала и с силой потянула лошадь, боясь, что Ягнус раздумает.
…Дрожа всем телом, мать выкатила из сарая возок, положила туда охапку сена, прикрыла ее рядном [7] .
— Быстрее,
Словно на что-то сетуя, грустно шуршали под колесами желтые листья. Дорога петляла между перелесками и крутыми холмами. То она карабкалась вверх, то стремглав бежала вниз. Вот она нырнула в теснину и, зажатая скалистыми стенами утесов, вновь устремлялась на волю, к мостовой.
7
Рядно (укр.) — домотканое покрывало.
Гафии казалось, что конь еле тянет.
Она часто вскакивала, толкала возок сзади, задыхаясь от горя и усталости.
Вот наконец и мостовая. Гнедой побежал проворнее.
Солнце уже опускалось за горы, когда мать остановилась возле дома, на который указал ей прохожий. Она робко постучала в одну дверь, в другую и очутилась в большой светлой комнате, боясь сделать хоть один шаг по пушистому яркому ковру.
— Вы пан дохтур? — спросила гладко причесанного мужчину, сидевшего в кресле с книгой в руках.
— Да, я. Прошу, заходите, — пригласил он, вставая.
При виде его спокойного лица у нее в груди затеплилась надежда, что дети будут спасены. Он внимательно выслушал ее. Но, когда заговорил, вдова поняла: напрасно она ездила, напрасно его просила.
— Поехать с вами я никак не могу. У меня в городе свои пациенты. Вот только сейчас звонил владелец табачной фабрики. Меня там ждут…
Глаза и выражение его лица стали жесткими.
— Исус, Мария! Что же мне теперь делать? — простонала Гафия.
Врач уже начал злиться: ехать в горы, да еще на ночь глядя! Нет! Это уж слишком.
Мать упала на колени, протянула руки.
— Спасите, пан дохтур, детей, они задыхаются! — шептала она потрескавшимися губами, хотя ей казалось, что она кричит. — Я же уплачу вам… — Несколько мятых бумажек мелко дрожали на ее заскорузлой ладони.
— Что вы, что вы, встаньте! Это неплохо, что деревня верит врачу, — рассуждал он. — Но поехать с вами я не могу. Меня ждут такие же больные, как и ваши дети. Но вы не отчаивайтесь… — На лице его мелькнуло сострадание. — Вот вам записка. По этой же улице, на углу, живет другой доктор. Я думаю, он вам поможет.
Не помня себя, она выбежала на улицу. «Диточки мои! Боже, как они там без меня…»
Вот она опять постучала в незнакомую дверь.
— Доктора нет дома. Еще вчера уехал в село Кривое. Дифтерит там свирепствует, — ответила ей пожилая женщина, сочувственно вздыхая.
Только за полночь, совсем обессиленная, мать возвратилась домой. Переступив порог, увидела нескольких женщин, что сидели на длинной лавке у окна. Гафия поняла: случилось непоправимое. Не раздеваясь, бросилась к детям. Оленка лежала вытянувшись. На ее личике застыло выражение муки. Василько чуть шевелил одной ручкой, в которую соседка никак не могла вложить тоненькую свечку.