Пистоль Довбуша
Шрифт:
— Теперь им уже никакой дохтур не поможет, — сказала она и утерла слезу.
Мать точно закаменела. Так она стояла какую-то долю минуты, не веря своим глазам. Потом, дико закричав, без чувств повалилась на землю.
«Как хорошо, что на свете есть мама!»
Многих детей в ту осень скосила дифтерия. К счастью, она обошла Мишку.
После пережитого горя Гафия долго болела. Приходилось опять выпрашивать у Ягнуса муку, картошку.
Однажды пан явился за долгами. Он рывком открыл дверь. Навстречу ему выплеснулось облако пара. Мишке показалось,
— Ну что, все еще лежим? — громко спросил пан, упираясь головой в низкий потолок комнатушки.
Он обвел взглядом темные бревенчатые стены, на которых висело несколько цветных тарелок да пучки сухой травы, и презрительно добавил:
— Голытьба настоящая… Чем же расплачиваться со мной будешь, а? Землю твою за долги придется забрать. Еще умрешь, кто за тебя рассчитается, господь бог, что ли? А коня мне осенью чуть не загнала, думаешь, забыл? Отработаешь мне и за него! — крикнул он уже с порога и, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью.
Гафия долго молча плакала. А Мишка сидел рядом, оцепенев от страха. «Пан сказал, что мама умрет. Пан сказал, что мама умрет!» — стучало в голове.
— Мамусё, то вы ж не умирайте! — не выдержал, закричал испуганно.
— Ну что ты, сынок, и не думай такое… Пан злой, вот и наговаривает. А я буду жить долго-долго…
— Пусть пана песыголовец в пещеру утащит! — не успокаивался Мишка.
— Утащит, сынок, утащит…
И мальчик представил себе песыголовца, про которого дедо Микула рассказывал. Песыголовец высокий, может быть, достает до туч. Ноги у него кривые, а голова, словно у пса. На лбу светится один-единственный глаз, круглый, будто сито. Песыголовец хватает Ягнуса волосатыми руками и тащит в свою пещеру. А пан кричит: «Помогите-е!»
Мишка даже поежился от страха.
— Ой, боюсь, мамо!
Гафия смотрела в одну точку, ничего не видя и не слыша. Что ж теперь делать? Как ей жить дальше? Была у нее полоска земли в горах, да и та уже Ягнусова… А сколько Олекса с той земли камней повыносил! Сколько слез и пота было пролито на ней!..
Вскоре Гафия, чтобы прокормиться, пошла батрачить к Ягнусу. Приходила домой поздно, усталая и грустная.
Мишка сидел одиноко в холодной хате и всегда с нетерпением ждал маму. Однажды, заскучав, он вылез из-под рядна, взобрался на скамейку, прижался губами к замерзшему стеклу, и на нем появился небольшой кружочек. Из окна виднелись лесистые вершины Карпат, окутанные взлохмаченными серыми тучами. И казалось, то уже не горы, а седые старики великаны с насупленными мохнатыми бровями. Вот брови еще больше нахмурились, потемнели, и посыпал снег. Крупные снежинки сначала падали недоверчиво, робко, будто высматривая себе местечко, где бы лучше приземлиться. Но вот они летят уже смелее, гуще. Мишке хочется поймать одну языком. Пушистые звездочки как будто бы и близко. А вот попробуй достань их! Чудится мальчику: снежинки играют вперегонки.
— Сейчас во-о-о-н та упадет на землю. Нет, вон та села первой. Да они все первенные! — говорит он вслух.
Потом ему начинает казаться, что он тоже, как снежинки, летит куда-то летит…
Хочется есть, а мамы все нет и нет…
«И зайчик в лесу тоже, наверно, голодный и хочет зеленой травы. Лучше, когда тепло, когда лето», — вздыхает мальчик.
А озорные белые хлопья все
Холодно…
Постепенно вползают в хату густые угрюмые сумерки. Сначала они прячутся по углам. Потом безжалостно приближаются и к окну — к Мишке.
Все знакомое, близкое днем теперь пугает его. И откуда взялась на стене птица с распростертыми крыльями? Так ведь то пучки сухой травы. Мама любит украшать стены пахучим чебрецом.
А там, в углу, печка или страшный зверь с раскрытой черной пастью?
Ветер свистит за окнами, качает орех. Его ветки касаются стекол.
Может быть, то стучит злой песыголовец? И в трубе что-то стонет и воет…
Страшно…
Мишке хочется сжаться в маленький комочек, чтоб его никто не заметил.
— Мамо, приходите быстрее! — испуганно шепчет он.
И зачем только боженька взял на небо Оленку и Василька? С ними не было б так страшно. Надо уснуть. Поскорее уснуть. Так лучше…
Мальчик крепко закрывает глаза и, поджав под себя босые холодные ноги, засыпает тут же, на голой скамейке у окна.
…Наконец скрипнула дверь. Гафия зажгла лампу и кинулась к сыну.
— Уснул! Боже, уснул голодный!
Она бережно перенесла его на кровать, укрыла рядном. Но сон у Мишки некрепкий, как у зайчонка. Он открыл глаза и радостно улыбнулся: «Пришла!» Но тут же, вспомнив о пережитом страхе, заплакал: не будет он больше сидеть дома один. Мама приходит так поздно. Пусть она берет с собою и Мишку…
— Вот потеплеет да и подрастешь еще немножко, тогда и пойдешь со мною батрачить…
Говорит, а губы у нее вздрагивают — вот-вот расплачемся. А из-за чего? Лучше уж ему, Мишке, батрачить, чем сидеть взаперти. Он будет обязательно кучером. Будет ездить на бричке и так же важно надуваться, как и дед Илья. Жаль только, нет у Мишки таких усов, как у деда. И люльки нет. Ему бы еще кожушок, расшитый цветными нитями.
— Вот тебе хлебушек. От деда-мороза, — перебила мама его размышления.
Она вынула из-за пазухи кусочек хлеба и протянула его Мишке. Он тут же забыл о своем намерении идти батрачить. Он уже думал о другом: почему хлеб теплый, ведь его дал дед-мороз? Просто мама, наверно, шутит. Но все равно, хлеб очень вкусный!
Затрещали сухие сучья. Забились яркие языки пламени о стенки печки, точно мотыльки о стекла.
Как хорошо, что на свете есть мама! С ней ничего не страшно! С ней тепло…
Мама принесла с собою узлы с шерстью. Опять будет прясть для Ягнуса всю ночь. Мишка усаживается рядом, и смотрит, как быстро кружится колесо прялки. Оно жужжит, как шмель.
И когда мама спит? Может быть, она вовсе не ложится? А вот Мишке опять хочется спать.
— Спойте мне, мамо, песенку, — попросил малыш. Он любил засыпать под ласковый мамин голос.
Гафия улыбнулась и, не переставая прясть, запела:
Ой, як тяжко, ой, як важко! На сердци туга залегла. Смиятысь рано перестала, Ще раньше плакать начала…