Пистоль Довбуша
Шрифт:
Над головой то и дело пролетали самолеты. И помимо воли пришла на мысль дедушкина сказка: «Против врага вышел богатырь, сильный, высокий — до самого синего неба».
Мишка смотрел на танк с красной звездой, на мужественное лицо Андрея. Тот чем-то напоминал ему учителя. «Не пришлось им свидеться»… — с грустью подумал Мишка. Вот бы рассказать о Палии сержанту Рябову, Андрею! Но им уже пора садиться на своего железного коня.
Дедо Микула не мог наглядеться на сына. Не мог наговориться с ним. Он обводил взглядом и Андрея, и его товарищей, словно хотел окутать их своей любовью,
— Я скоро вернусь! — точно отгадав его думы, сказал Андрей. — До встречи, земляки! До скорой встречи, отец!
Андрей надел шлем и неожиданно встретился с горящими глазами Мишки.
— Так это и есть мой племяш, славный партизан?
— Он, Андрию. Гафиин сын, — ответил дедо и сам посмотрел на Мишку, будто видел впервые.
Все, о чем сейчас думал мальчишка, витало на его смуглом лице: «Мама, мама!..» Как она мечтала о дне, когда прогонят фашистов с Карпат, как верила! Посеянная ею вера была настолько велика, что Мишке казалось, будто и мама жива, словно она где-то тут, рядом, смотрит на красных воинов, которые спешат вслед врагу. Глядит, как обнимает дедо Микула Андрея и радуется за него.
Ему так отчетливо представилась мать, ее добрые глаза, что он как бы почувствовал на миг даже прикосновение к его волосам маминой ладони. Лицо Мишки выражало восторг, грусть, радость. Он показался дедушке гораздо взрослее.
«Ушло детство. Совсем как молодой дубок мой внук», — мелькнуло в голове Микулы.
— Растет нам смена, нянё! — подмигнул Андрей.
— Растет, сыну. Хорошая нам замена.
— Садись, Мишко, на танке покатаю.
— Всех нас покатайте! Мы завсегда вместе. И машины хортикам вместе портили. — Мишка с гордостью посмотрел в сторону друзей.
Андрею понравилось, что Мишка, видно, привык делиться с ними всем. И радостью — тоже.
— Раз так, садитесь все!
Дети не заставили себя упрашивать. Сильные руки воинов усадили на броню Маричку, Петрика, Дмитрика.
— Вперед! — крикнул Андрей.
…Старый Микула еще долго смотрел вслед танку.
Дедо Микула даже домой не зашел. Окруженный односельчанами, отправился к сельской управе. Там уже кто-то повесил красный флаг. Торжество продолжалось. Люди спешили на майдан. Наконец-то они не боялись говорить здесь вслух о своем желании присоединиться к Советской Украине. Они говорили о земле, о свободе, о новой жизни.
С песней вернулись в село партизаны, те, что были постарше. Молодежь ушла добивать фашистов.
Вернулся и Юрко. На его плечо опирался раненый отец. Григорий Негнибеда все-таки сбежал зимой из лагеря. Он увел с собой восемь пленных. Юрко встретился с ним в партизанском отряде.
У всех возвратившихся на шапках алели красные ленточки.
На фуражке Юрка тоже красовалась алая ленточка. Рядом с ней — пятиконечная звездочка — подарок советского воина.
— Юрко-о! — В этом крике было столько радости и счастья!
Мишка, раскинув руки,
Юрко кашлянул в кулак, поправил ремень, фуражку.
— Ну что ж, здоров! — сказал, но тут же не выдержал — крепко обнял Мишку, Петрика, Дмитрика.
Только Маричка почему-то смутилась, опустила голову и, обращаясь к Юрку на «вы», спросила:
— Вы теперь, Юре, уже никуда не уйдете?
— Пока буду дома. Землю крестьянам будем наделять. — Он зачем-то снял фуражку и стал усердно тереть ладонью и без того блестящий козырек.
Юрко только сейчас заметил, что у Марички косы вон уже какие — до самого пояса! А Мишка почти одного роста с ним, с Юрком. И Петрик не отстал — подрос, вытянулся. Юрко пристально посмотрел в веснушчатое грустное лицо Дмитрика.
— Ну, как твои голуби?
— Пять уже и… имею. Та… такие красивые! — ответил Дмитрик. Голос его потеплел. Он очень любил своих голубей.
— Наведем порядки в селе, — делился Юрко, — тогда я учиться поеду. Один человек — он газеты пишет — читал мои вирши… Сказал, учиться мне надо. А вирши мои взял… Те, что про Палия. Их в газете пропечатают… Есть такая «Пионерская правда». Человек тот из самой Москвы!
Дети смотрели на друга с неподдельным уважением. Еще бы! Его вирши будут читать в самой Москве! Маричка даже отступила на шаг, чтоб еще и сбоку поглядеть на настоящего партизана, на такого умного легиня. Вот бы порадовался за него учитель! Он-то и научил Юрка любить стихи.
— Давайте сходим к скале Палия! — сказала девочка, сама еще не сознавая, что дала новое название тому месту, где погиб партизан.
— Скала Палия… — задумчиво произнес Юрко.
Слова Марички пришлись всем по душе. Не сговариваясь, дети побежали за село. По дороге Маричка успела сорвать где-то несколько красных роз.
Взбирались в гору долго, молча. Вокруг полыхал золотым нарядом лес. Вот и скала. Тихо легли на каменной глыбе красными капельками осенние розы. Мальчики, будто по команде, сняли фуражки.
Неожиданно в небе, над их головами, появился, курлыча, косяк журавлей. Юрку почудилось, будто их вожак на миг опустился ниже стаи, помахал детям крыльями, послал на землю свою короткую песню. Ребята смотрели ввысь как завороженные. Юрку хотелось крикнуть вслед птице, что он и его друзья мстили за Палия, что не сидели сложа руки, а боролись за свое счастье, за счастье других…
Еще долго в синем мареве над лесом купалось эхо трубной журавлиной песни.
— А Анця, Юре, где, скажи?.. — Мишка боялся услышать о девушке что-нибудь страшное. Но не выдержал напряженного ожидания, спросил: — Почему и она не вернулась?
— Ранили ее хортисты… В голову ранили… Только ты не тревожься, Мишко. Русские дохтура за ней на самолете прилетали. Увезли ее в госпиталь. В Москву. Там ее непременно вылечат! А вот тебе от нее письмо…
Мишка рывком схватил долгожданную весточку. Но читать не мог, хотя там было написано печатными буквами. Все пережитое за день: и радость встречи с красными воинами, с Андреем, с Юрком, и журавлиная песня, и этот листик, трепетавший в руках, как белый голубь, — все проникло в душу глубоким волнением.