Пистолет с музыкой. Амнезия Творца

Литэм Джонатан

Забавное зелье этот Доверятель. Он делает окружающий мир донельзя уютным и безобидным – во всяком случае, так он действует на большинство людей. Но не на меня. Мой внутренний скептицизм вступает с ним в борьбу, и, как следствие, меня бросает в другую крайность: граничащую с паранойей подозрительность. Я имею в виду, еще большую, чем обычно. И все же тогда, сидя на солнце в тупике у дома Тестафера, я принял Доверятель как положено и позволил ему унести меня прочь. Да, воображаемая уютная действительность не была моей, да и не могла быть, и все же благодаря завалявшемуся в бардачке пакетику я жил ею. Дорого бы я дал, чтобы вернуться на несколько лет назад и предупредить того юнца, который нюхал такую

дрянь, какой опасной чушью он занимается. И еще предупредить его насчет блондинки с серыми глазами, которая собирается превратить его в преждевременно опустошенного старого дурня.

Когда я посмотрел наконец на часы, они показывали уже без четверти час. Мне стало стыдно: я вспомнил об Ортоне Энгьюине, доживающем последние часы этой жизни, пока я нежусь на солнышке и размышляю о сравнительных качествах наркотиков. Я снял ногу с тормоза, и колымага выкатилась задом из тупика. Выбравшись из лабиринта улиц Эль-Соррито, я покатил к заливу.

Первый импульс был до предела усилить эффект от повторного появления в доме на Кренберри-стрит. Легкий ветерок на шоссе слегка проветрил мозги, и я вернулся к размышлениям о деле. Действие зелья уже здорово уменьшилось такие полярные ингредиенты, как Приниматель, Доверятель и Избегатель, всегда приводят к этому, – но в крови его оставалось еще достаточно, чтобы жизнь казалась терпимой и даже сносной. Копни любое зелье, и везде обнаружишь одно и то же: Пристраститель. Все остальное – не более чем глазурь на пирожном.

Когда я глушил мотор перед крыльцом дома на Кренберри-стрит, у меня и в мыслях не было прятать машину или скрывать свое присутствие до последнего момента. На улице стояли еще машины, но ни одной знакомой, так что я не знал, есть ли кто дома. Оно и к лучшему. Кто бы там ни оказался, у нас найдется о чем поговорить, а если в доме не будет никого, я и сам найду, чем занять себя.

Я нажал на звонок и подождал, но дверь никто не открывал, а когда я взялся за ручку, она повернулась, можно сказать, сама. Через прихожую я мог заглянуть в гостиную, где сидел вчера, болтая с котенком, а потом с Челестой, но там тоже было пусто. Я вошел, прикрыл за собой дверь и огляделся по сторонам.

Все на этом этаже казалось ухоженным, слитком ухоженным – словно это не жилье, а музей какой-то. Окна проектировались так, чтобы пропускать в дом максимум солнечных лучей, что они и делали: весь дом казался сотканным из света. Никто не позаботился сообщить окнам и солнцу, что в доме никого нет и они могут немного отдохнуть.

Я прошел на кухню. Тоже пусто. Сунул нос в холодильник и шкаф: они были набиты под завязку, но есть мне не хотелось. Я вернулся в гостиную и подошел к окну. После всех тех часов, что я провел, глядя сюда снаружи, мне хотелось посмотреть на мир с этой стороны. Долгую минуту я следил, как монорельсовые пути, убегая вниз, ныряют в туман, надвигающийся с залива, потом сменил фокус и вместо того, чтобы видеть мир за окном, увидел свое отражение в стекле: некто в мятом плаще и столь же мятой шляпе в безумно изысканной гостиной. Кого я разыгрываю? Какого черта смотрю на залив из специально предназначенного для этого окна? От моего дома до залива пять минут езды, и этих пяти минут я никак не выкрою.

Я начал подниматься по лестнице. Ковер приглушал шаги, и мне даже показалось, что я взломщик. Все в этом доме заставляло чувствовать себя здесь чужим. Сначала я зашел в комнату Челесты и опустил жалюзи – так вроде бы лучше, спокойнее. Кровать не застелена, на подушке лежит отглаженная блузка. Если бы не это, комната казалась бы такой же ухоженной, как и помещения на первом этаже. Я подошел к гардеробу и выдвинул пару верхних ящиков: чулки и белье. В нижних ящиках хранилась одежда, средние – полупустые. Челеста жила здесь не

больше двух недель, и комната это подтверждала. Это была комната для гостей, и Челеста жила в ней как гостья, а если у нее и имелись секреты, она хранила их где-то в другом месте. От белья хорошо пахло, и я позволил себе наклониться к нему поближе, но только на мгновение. Потом выключил свет и вышел.

На верхнем этаже имелись и другие комнаты. Я заглянул в захламленную комнату – должно быть, здесь проживал башкунчик – и в прибранную – она скорее всего принадлежала котенку, но его здесь сейчас не было. К тому времени я окончательно убедился, что нахожусь в доме один, и даже не старался вести себя потише.

Когда я открыл дверь в комнату Пэнси Гринлиф, моим глазам потребовалась минута, чтобы привыкнуть к полумраку и различить фигуру на кровати. Женщина в ночной рубашке спала или лежала без сознания – ее темные волосы, разметавшиеся по подушке, и подсказали мне, что на кровати лежит что-то еще, кроме смятого белья. Я вошел, не зажигая свет.

Столик у кровати был усыпан кучками порошка вперемешку с предметами, необходимыми для внутривенных инъекций. Судя по обилию того и другого, занималась она этим не в первый раз. Я прикоснулся к шее – пощупать пульс, и ее глаза механически открылись. Она моргнула раз, другой, потом все-таки смогла заговорить:

– Вы – инквизитор, – произнесла она, не шевельнувшись. Голос словно исходил из крошечного живого сосуда, заключенного в мертвую плоть.

Я сказал ей, что она права.

– Я знала, что вы придете, – продолжала она. – Моя карточка на комоде.

– Я не собираюсь снимать карму с вашей карточки, – сказал я. – Я не из тех инквизиторов.

Она снова закрыла глаза. Она казалась частью интерьера, изредка пробуждавшейся к жизни и вновь замиравшей. Я подобрал с кровати шприц и переложил его на столик, чтобы Пэнси на него не напоролась.

Судя по всему, она обладала богатым опытом сидения на игле, но также очевидно было, что сейчас она не в лучшей форме. Мне не очень хотелось бы, чтобы она умерла, пока я здесь. Я подошел к комоду, где лежала ее карточка, стараясь производить как можно больше шума, но она не реагировала.

Комод был завален бумагами. Я бегло просмотрел их. Счета, рецепты, рекламные листовки и прочая ерунда – я копался в них до тех пор, пока не наткнулся на папку с архитектурными синьками и пояснительной запиской. Я не обратил бы на них особого внимания, если бы в пояснительной записке оно не называлось пристройкой к дому на Кренберри-стрит. Это заставило меня приглядеться повнимательнее.

Я не слишком разбираюсь в чертежах, но план верхнего этажа оказался довольно простым. На нем была обозначена целая стена с двухъярусными кроватями, что походило на ночлежку для обращенных животных. Я посмотрел еще внимательнее. Кровати – восемь пар – примыкали к северной стене, – это если я держал план правильно. Длина стены не превышала двенадцати футов, то есть не больше трех футов на кровать. Идея показалась мне забавной упаковать всех этих зверей, как солдат в казарму, особенно учитывая то, что все это размещалось на задах дома на Кренберри-стрит. Я запомнил название архитектурной фирмы и сложил чертежи обратно в папку.

– Это мои бумаги, – произнесла она, обращаясь к моей спине.

– Я ищу свидетельство о рождении, – ответил я.

– Барри?.. – в ее голосе проскользнула паническая нотка. – Вы его там не найдете.

– Мне начхать на Барри. Я имею в виду вас.

– Не понимаю.

– Я друг вашего брата, мисс Гринлиф. Мне просто интересно, что случилось с фамилией Энгьюин. Кто такой мистер Гринлиф и где он?

Она вцепилась в край кровати и с усилием повернула голову в мою сторону.

– Нет такого, – еле слышно прошептала она.