Питерский битник / Поваренная книга битника

Рыжов Игорь

Вернувшись домой и, догнав еще, мы полезли во всяческие энциклопедии, дабы выянить: Вилле Пес-си – это он, она, или вообще, абстрактное понятие, сродни соседней Сантьяго-де-Куба.

Выяснилось, финский коммунист. Вовка взвыл:

– Блин, у тебя в этом гребаном районе два флэта на улицах с человеческими детерминантами: Художников и Композиторов! А мне-то за что???

Вообще, в веселом райончике я прописан, а сейчас вынужденно осел! Дворами до дома хрен доберешься: упоят в зюзю!

Хотя,

для меня это не фактор – как-то на Петроградке помойное ведро, совмещая с покупкой хлебобулочных изделий, в тапочках, три дня выносил. Но я честно из Таллина отзвонился, сказав, что «черного» нет, и выложил полтора десятка других наименований! А кроссовки мне по дороге купили, плюс ведро, заныканное во дворе, никто так и не стырил!

И народ там веселый! Так как нам всем уже в районе «сороковника», то, обучаясь в свое время со всеми местными гопниками в одной школе, носил им передачки, по причине их предпосадки по очередной «хулиганке» в «предвариловку», то собирали «поросят» уже на зону.

Шли годы. Теперь отправляются посылки их детям, закрытым по малолетке на Лебедева… Круг замкнулся…

Люди

Всяк человек – Вселенная, кем бы он ни был, а вот пустит он тебя туда или нет, да захочешь ли ты туда заглядывать, проблема обоюдная: ты ему до поры так же по барабану!

Ищите Солнца в Небе, пока глаза не ослепнут, а, ведь его отражения и на земле хватает! Люди, и, причем разные, и каждый, порой, носитель какого-то одного нехватающего именно тебе Слова!

Это как открываешь хорошо знакомую книжку и случайно находишь то, чего раньше в ней не видел, потом открываешь ее снова – и находишь еще и еще.

И слова приобретают уже иное значение, и откладывать ее подальше за другие – рука не поднимается.

Мы – тоже те же люди, и дело не в них, а в нас. Общей культуры не было, а было общее АНТИИНФЕРНО (внутреннее подсознательное сопротивление, которое я и называю недеструктивным пофигизмом), что и могло объединять людей, в глазах которых читалось свое, пусть слегка искаженное отображение!

Антураж присущ всему, и подводные камни тоже, но ни он, ни они не являются правдой: она в том, что ты, задумавшись, просто шел в Сайгон, сам не осознавая этого, и или проходил, или оставался: кто-то за первым столиком, а кто-то намного дальше.

* * *

Как-то пошли мы с Максом Купчевским вызволять в очередной раз Сашку Салата на Каляева, 15, где нам был вручен наголо бритый Сашка со справкой:

«Выдан бомж. 1 шт.»

Жаль, в бытии затерялась!

< image l:href="#"/>

* * *

Кстати, кто Прокопа Минского видел последний раз? Меня с ним тот же Штирлиц в 80-е познакомил. Замечательный крымско-татарский еврей белорусского происхождения (бывают и такие парадоксы!). Помнится,

поехали мы с ним тогда в Московию, «Караван Мира», что ли, досматривать? Стоянка у них была еще в Парке Горького в натовских палатках.

Ужрались до такой там степени, что ночью пошли к Мавзолею с бэйджиками, аки форины, мумию отсматривать.

Ё-моё! Сотни раз в Москве был, а этого леща полукопченого лицезреть так чести и не удостоился! Стоим мы с Прокопом на Красной Площади, в Мавзолей нас не пускают по определению и режиму работы (зато сортир на ней был открыт, хоть туда сходили. Мать моя! Это не сортир был, а филиал Колонного зала Дворца Советов или, там, Съездов – я в этой херомундии никогда не разбирался! Эскадрон гусар вместе с лошадьми мог бы разместиться!), плюем на это дело и разворачиваемся.

Выходим через спуск к речке, присаживаемся на парапет перекурить, и тут Прокоп выдает:

– Представляешь! Вот мы здесь сидим с тобой в праздном настроении, догоняемся потихоньку на этом историческом месте, а ведь несколько сотен веков тому наши пра-пра-прадеды у стен этой крепости кровь проливали!

На что я, отхлебнув еще, слегка уточнил: – А с какой стороны?..

И в тихом задумчивом молчании стали перемещаться в сторону Ленинградского вокзала…

* * *

Леша Охтинский и Женя Джексон.

Сакко и Ванцетти, Гржимилек и Вахмурка, Болек и Лёлек…

С той поры, как я потерял их из виду, они были также неразлучны, плюс на определенной стадии запоя стали похожи, как два ботинка: пара одна, только каждый со своим заворотом. Однако…по порядку.

Фамилия Охтинского – Бобров, и представляясь незнакомым дамам, он всегда говорил:

– Меня зовут Леша, Бобров! А так как я еще и немножечко рисую, то мои друзья зовут меня: Бобров-Водкин!

Какой он был художник (еще раз извиняюсь за прошедшее время, просто туда переношусь) – это отдельная история, но степень его обязательности была линейно пропорциональна уровню его раздолбайства. В конце 80-х или начале 90-х получили мы с женой заказ из Норвегии на роспись всяческих изделий: матрешек, брошек, и прочего. Сгоняв в Москву в Измайлово за заготовками, стали подряжать всех знакомых художников, дабы управиться в срок и дать тем заработать.

Вспомнили о Лешке и вручили ему шкатулки… Основная его особенность была в том, что сердиться на него было абсолютно невозможно, по крайней мере, долго. Шкатулки он не принес ни в срок, ни через неделю, никогда. А где-то через пару месяцев встретился нам в пивбаре на «Жуках» с такими невинными и страждущими глазами, что, простив все, пришлось похмелять его, родимого. Ну жил он так!

А жил он на Охте, кажется, в трехкомнатной квартире, где и напивался до полного отторжения остальным пространством и окружением (кстати, говорили, там и окончила свои дни Таня Каменская).