Питирим
Шрифт:
V
В своем каменном двухэтажном доме, напротив кремля, бургомистр Пушников вечером в день приезда царя устроил пир. Лучший дом воздвиг себе Пушников на посаде; и куда же было пригласить купечеству царя, как не в этот именно дом*.
_______________
* На месте этого дома позднее было выстроено каменное здание
семинарии.
Царь вызвал с галиоты команду трубачей и флейтистов - они огласили окрестности таким густым трубным звуком, что старые люди подумали: не архангел ли то Гавриил сошел с неба и трубит, надрывается, извещая о скончании века, согласно Библии? Однако на небе ничего такого не оказалось. Но кто моложе, тот
– Коли царь приехал, всего жди! И ничему не удивляйся!
А царь игрою трубачей не удовольствовался: сам трубить принялся. Щеки его, и без того пухлые, вздулись еще больше, усы топорщились, глаза, того и гляди, вылезут и поползут по трубе... "С нами крестная сила!" - жались от изумления и страха торговые люди друг к другу, а царица Екатерина сидит себе спокойно, будто с ее мужем ничего и не происходит.
В близлежащих переулках и уличках набились посадские зеваки, глазели в сторону бургомистровского дома. Когда стемнело, вокруг пушниковского жилища зажгли масло в плошках. Петр вышел на волю с самим хозяином и Волынским, отдуваясь: в доме стало слишком жарко; от вина, от шума разгорячился народ. Вышел царь и сапогом сшиб в овраг горящую плошку: "зело паскудное украшение".
А через несколько минут явились матросы, вызванные Потемкиным с корабля, начали пускать ракеты. По небу пробегали огненные змейки и с треском и хлопаньем осыпались золотистою пылью вниз на Нижний Нове-Град. За ними побежали, обгоняя один другого, синие, зеленые, голубые шары, взрывались вверху и облетали разноцветными ленточками. Жутко было смотреть "православным христианам" на эту ночную "огненную потеху".
Но и тут не угодили царю: засучив рукава камзола, он вмешался в работу матросов и стал руководить фейерверком.
Со свистом и грохотом под небом бешено зашныряли бесчисленные, всевозможных цветов и всевозможной формы, ракеты; некоторые, делая полукруг, лопались, как бомбы, оглашая тихий ночной воздух на многие версты кругом. Они, казалось, сталкиваются там, в вышине, цепляются одна за другую, сплетаются хвостами и тают в этой отчаянной схватке, с злобным хохотом и шипеньем.
Петр смотрел вверх с веселой улыбкой.
"Дай бог дожить бы до утра!" - усердно молились обыватели, поглядывая на огненных "змиев, пияющих небо".
Сами купцы, хотя и подгуляли, хотя и видели, как все это проделывается у них же на глазах, но тоже малость струхнули - поглядывали на овраг, чтобы, в случае чего, нырнуть в него, спрятаться в земляных норах Похвалинского ската.
От царя это не укрылось. Он навел какую-то трубу на бородатых, зажег ее и всех купцов осыпал вихрями золотистых огненных звездочек. Почтенные шарахнулись в стороны.
Царь хохотал от души, смеялась и царица, сидевшая во втором ярусе в окне дома Пушникова.
Один Филька Рыхлый никуда не побежал, а просто-напросто упал на колени и принялся усердно кланяться царю.
Петру это понравилось. Подошел.
– Имя?
– Филипп Рыхлый.
– Что делаешь?
– Овчар и железник...
Царь обернулся к стоявшему позади него князю Гагарину:
– Запиши.
В этот вечер Петр был очень весел и разговорчив. Между прочим, наслушавшись рассказов о разбойниках, которые по Волге грабили купеческие суда, дал приказ тут же за столом, чтобы на торговых судах, ходящих по Волге и Оке, работные люди и бурлаки, поступая на работу к купцам, обязывались условием оборонять хозяев судов и всяких чинов людей от врагов и разбойников, и "не токмо до
Пушников во всеуслышание объявил "о мудрой воле государя вседержителя, великого покровителя чинов мануфактурии и торговых и промысленных".
Подвыпившие купцы слушали бургомистра и крестились, подергивая плечами, подсмаркивались от неловкости и незнания, как им благодарить царя. А дело-то, действительно важное: матросы и бурлаки на купеческих судах при нападении разбойников обычно сидят сложа руки, как будто их это и не касается: "грабят, мол, и ладно! Не наше, хозяйское, туда-де ему и дорога!" И разбойники с ними тоже не как с купцами, - запросто, будто такие же, одинаковые, люди: что разбойник, что работный человек, что бурлак. А это всегда было обидно купечеству. Прямо хоть не ходи с товарами по водам! А теперь... за это казнить будут. "Бей разбойника, голубчик, как своего врага! Душу сложи за купеческое добро! Шалишь! Отошло ваше время! Царь шутить не будет. Чем купец удачливее, тем и его холопьям будет лучше. Купец не обидит. Были бы преданы ему бурлаки да работный люд, дорожили бы его добром больше своей жизни, а остальное все приложится. В этом - вся соль. Да и бунтов, да и вольницы от сего приказа поубавится. Кругом польза". Так прикинули мозгами наскоро выслушавшие Пушникова купцы.
После того как их осыпал царь огненными необжигающими звездочками, они между собою говорили о том, что Питирим сегодня утром Пушникову сказывал, будто завтра исполняется пятьдесят лет отроду Петру Алексеевичу, и что надо, ввиду этого, поднести подарок ему наиболее ценный и наиболее полезный, чтобы запомнил он навсегда о нижегородском купечестве.
Пиршество у Пушникова продолжалось до полночи. По окончании же двинулись купцы провожать Петра и Екатерину на Нижний посад, в строгановский дом, где остановился царь. Все до единого купцы нижегородские окружили царя и его жену плотным кольцом, как бы охраняя их от всяких бед и врагов; так и двигались - медленно и торжественно: царь и купцы.
Ночь была темная. С горы виднелись рыбачьи огни на Волге. Пели соловьи в кустарниках. Весело было на душе.
VI
Дни Петрова пребывания в Нижнем причинили немало беспокойства посадским властям (кроме одного епископа Питирима).
На другой же день после пира у Пушникова Петр выразил желание побеседовать с Питиримом о делах церковных. Простояв обедню в Спасо-Преображенском соборе, отправился он в архиерейские покои "кушать хлеба у епископа с боярами, князьями и христолюбивым воинством", то есть с некоторыми из приближенных к нему генералов.
Епископ службы в этот день не совершал. Предоставил ее худому, печальному и какому-то очень благочестивому протоиерею - Алексею Васильеву. Поп выходил из царских дверей, закатывая глаза к небу, и скорбным, дрожащим голосом произносил полагаемые по чину молитвы. И ухитрился ни разу не взглянуть ни на царя, ни на царицу, чем, как оказалось потом, и угодил Петру. "Вижу пастыря доброго и нелицеприятного".
Епископ улыбался, слушая царя. Он знал, кого назначить служить обедню, знал, кто из его протоиереев будет милей Петру. Скромность, без подобострастия, всегда нравилась и самому Питириму в подчиненных ему попах.