Плацдарм
Шрифт:
Но император понял — сон жреца оказался пророческим.
Октябрьск. Штаб ОГВ
Совещание началось непривычно мрачно. И дело было не только в погибших. Все дружно ощущали какую-то угрозу, нависшую над их непростым, но в общем благополучным существованием. Появись поблизости армия магов или тысячные стада каких-нибудь древних чудовищ, при всем этом руководители «Порога» чувствовали бы себя, пожалуй, лучше — в конце концов, и с магами, и с чудовищами они уже имели
Но сейчас под ударом оказалось то единственное, что связывало их с родным миром.
Открыл совещание Мезенцев:
— Коллеги, сейчас товарищ Байдаков доложит нам о происшествии на объекте перехода и его состоянии.
— Сегодня приблизительно в тринадцать ноль-ноль, — начал Сергей Сергеевич, не вставая, — в объекте перехода произошел спонтанный кратковременный процесс неустановленного характера, сопровождавшийся визуальными эффектами и выделением значительного числа энергии в виде ионизирующих излучений и гамма-радиации. Процесс носил векторный характер, то есть излучения и эффекты были заметны лишь на нашей стороне, а КПП № 1 ничего не наблюдал и воздействию не подвергся…
— «Воздействию», — буркнул Сердюк. — Это вы называете воздействием? Семнадцать трупов и столько же кандидатов в покойники?
Байдаков запнулся:
— Я же не виноват.
— Продолжайте, товарищ профессор, — тихо и серьезно попросил Мезенцев, укоризненно глянув на подполковника.
— В результате субъективная длина дромоса… объекта перехода, — поправился ученый, — выросла примерно на одну пятую, а условное поперечное сечение соответственно уменьшилось приблизительно на четверть. Причины, вызвавшие процесс, неизвестны, — вздохнул Байдаков. — Хотя… — Бросил быстрый взгляд в сторону Мак Арса. — По словам специалистов, специфические методы воздействия на природу можно отбросить сразу.
— Точно, — подтвердил Аор. — Ни одна магия не может повлиять на основу мира.
— У меня все, — суммировал Сергей Сергеевич.
— И какой вывод из всего этого может сделать наша наука? — В голосе генерала прозвучал неприкрытый сарказм.
— Пока очень мало данных, — сообщил Байдаков, пролистав записи. — Возможно, в межпространстве произошло какое-то редкое явление вроде циклона или землетрясения. Возможно, что это какие-то естественные процессы в дромосе. Как, скажем… мм… новостройка дает усадку и трещины, так, возможно, и созданный нами объект перехода стремится стабилизироваться.
— То есть, если я вас правильно понял, повторение чего-то подобного не исключено? — уточнил Мезенцев.
Вновь молчаливый кивок.
— А поконкретнее?
— Я дам ответ завтра. После того как будут обработаны данные из шестнадцатой лаборатории, — соврал, не моргнув, Байдаков.
Соврал, потому что данные у него уже были и сейчас проходили проверку в его родном институте, куда он их переслал по спецсвязи несколько часов назад. Если то, что они обнаружили, соответствует истине, на проекте «Порог» можно ставить жирный крест. И не исключено, что это будет крест и на его карьере.
Октябрьск.
За несколько часов до этого
— Только прошу вас, недолго, — еще раз повторил Симонян. — Он и так очень плох и…
Военврач запнулся, и Байдаков понял — надежды нет. Впрочем, зная примерную мощность потока, иного ждать не приходилось — оба лаборанта, оказавшиеся непосредственно на пути выброса, умерли спустя полчаса.
— Хорошо, Ашот Мартунович, я понимаю…
Стараясь ступать бесшумно, Байдаков вошел.
На Демьяненко было страшно смотреть. Буквально отслаивающиеся волосы, мелкие точки кровоподтеков на белесой, уже какой-то неживой коже, подсохшие капли крови на подбородке.
В памяти Сергея Сергеевича услужливо всплыли характеристики последствий радиационного поражения из институтских учебников: «Внутренние кровотечения… Повреждения внутренних органов… Разрушение костного мозга… лимфатическая дисфункция…»
Отогнав эти мысли, он подошел и сел на стул рядом с койкой.
Его заместитель поднял на шефа глаза.
— Сергей Сергеич, хорошо, что вы пришли, я очень просил передать… — Больной запнулся, переводя дух.
И Байдаков ощутил железно впившийся в сердце страх — ведь он тоже мог оказаться в этой треклятой 13-й лаборатории, он ведь давно собирался посмотреть, как идет изучение дромоса.
— У меня не так много времени, — продолжил его заместитель. — Помните те странные гармоники… месяц назад. Помните, когда мы сделали четырехмерную развертку на ЭВМ и математическую модель? Думаю, надо опять отсмотреть, она ведь идеально ложится на характеристики выброса…
Он закашлялся, алые брызги упали на подушку.
— Магнитную запись наверняка стерло, но самописцы работали до самого конца.
Профессор только кивнул. Какие уж тут магнитные ленты — излучение сожгло даже микросхемы вычислительных машин.
— Вот, наверное, и все. И еще… я очень вам благодарен — это были лучшие годы моей жизни…
Демьяненко прикрыл глаза, и лишь слабое биение пульса на виске говорило, что он пока жив.
Байдаков почувствовал, как сдавило грудь.
Умиравший человек не лукавил — он искренне считал убившую его работу лучшим из того, что было в его почти полувековой жизни.
Молодость и большие надежды, похвалы преподавателей. Потом — непонимание коллег, обвинения в шарлатанстве и в том, что он занимается не нужными никому вещами. Уход из аспирантуры, неудачная женитьба, работа в провинциальном НИИ, редкие публикации и разгромные рецензии, с трудом защищенная диссертация… И, что хуже всего для ученого, никаких перспектив. И так до тех пор, пока три года назад его статью в специальном журнале не увидел Байдаков, отчаянно нуждавшийся в нестандартно мыслящем математике для доводки расчетов. Господи, как радовался Демьяненко, словно ребенок, что его работа оказалась нужна по-настоящему! Как, бывало, целыми сутками не отходил от компьютера, как играючи выводил формулы, глядя на которые уважительно качали головами почтенные академики-эксперты.