Плач Агриопы
Шрифт:
– Я? В него? — Управдом, в смятении, переводил взгляд с баночки на студента.
– Да! Да! Не сиди сиднем!
Павел вдруг ощутил, что рядом разыгрывается трагедия. Да что там трагедия — катастрофа. Как будто его потомственную хрущёвку сотрясает землетрясение, а он, вместо того чтобы спасаться, вместе со всеми соседями, — бежать на улицу в одних трусах, — смотрит скандальное ток-шоу. Эта мысль отчего-то взбодрила, отрезвила его. Он и не заметил, как сорвался с места и пересёк комнату наискось. Страх даже не успел вспыхнуть ярким красным: «осторожно!» — в голове. Но, даже если полдела было сделано, оставалась
Управдом огляделся: ни ложки, ни вилки, ни даже ножа в пределах видимости. А ведь где-то они есть: чем-то же ели вегетарианское рагу накануне! Были — и сплыли. Единственный «столовый прибор» — в руках Третьякова.
– Скорей! — Тот, должно быть, воспринял замешательство Павла, как робость.
И тогда управдом, со страдальческим всхлипом, поддел замазку пальцем и — широким художническим мазком — размазал её по губам студента. Большая часть месива осталась на губах, но и между зубами просочилось немало.
– Пить! Дай ему пить! — Прикрикнул Третьяков. — Много! Чтоб не выплюнул!
Павел поспешно освободил руки, избавился от баночки, дрожавшими руками поднял ополовиненную канистру с водой — и вылил почти всю на запрокинутое лицо студента. Он перестарался: парень сперва вдохнул воду, как вдыхают воздух, потом закашлялся, затрясся — может, залил водой лёгкие. При этом он изловчился — и обеими ногами саданул управдома под дых.
Павел скрючился и отлетел к стене.
– Дело сделано! — Когда управдом сумел поднять голову, Третьяков уже обтирал нож о брюки. Лезвие так и не испило крови, зато было заляпано слюной. — Извини, друг, — он похлопал студента по плечу. — Ты всё равно помирать собирался. Так что, если тебе повезёт, желание сбудется. А если нет — выздоровеешь. Чем плохо? И при одном, и при другом исходе, есть свои преимущества, ведь верно?
– Сволочь! — Прошипел студент, всё ещё продолжая кашлять.
– Она самая, — покорно и устало выдохнул коллекционер.
Оба драчуна замолчали. У Павла тоже не возникало желания привлекать к себе внимание хоть словом. Однако тишина продолжалась недолго. С улицы послышались шаги, голоса.
– О чём ругаетесь? — В разорванный Третьяковым целлофан засунулась физиономия «охотника». На сей раз на нём был надет какой-то древнерусский мешок — так сперва показалось Павлу. Но вскоре тот разглядел в зипуне Стаса (пришлось поднапрячься, чтобы вспомнить имя гостя) подобие толстовки, или якутской малицы, пошитой из цельной оленьей шкуры. Впрочем, сидела она на нём кривовато, топорщилась на плечах и пояснице — возможно, по причине того, что на встречу с Третьяковым «охотник» собирался второпях.
– Нам мало одного дня. — «Ариец», без любезностей, приступил прямо к делу, взял быка за рога. — Нужно ещё три. Если у нас будет столько времени, — и ни на полдня меньше — мы докажем, что можем лечить Босфорский грипп. Иначе результатов лечения вам не видать. Уничтожите нас — результатов вам не видать. Выгоните — результатов вам не видать.
– Вот как… — Стас, казалось, сильно задумался. — А как насчёт самого лекарства? Оно готово?
– Готово. — Третьяков кивнул.
– Его приняли ваши больные?
– Только один. — «Ариец» замешкался — словно решал, насколько откровенным следует быть с поселенцем. — Девушка мертва. — Закончил
– Вот как, — повторил «охотник». Но теперь первое слово прозвучало протяжно: «вооот». Протяжно и тоскливо. — У нас… то же самое.
– В каком смысле? — Не выдержав, вмешался Павел.
– Одна из заболевших… скончалась.
– Мы уверены — лекарство подействует! — Павлу показалось: «ариец» был ошеломлён новостью, но не подал и вида; пауза, которую он сделал перед тем, как обнадёжить поселенца, оказалась крохотной, почти незаметной. — Мы твёрдо уверены. Но нам нужно ещё время.
– Дайте мне немного лекарства, — решительно, через окно, протянул руку «охотник». — И у вас будет это время.
– Невозможно, — запротестовал Третьяков. — Мы сперва должны испытать его на себе… на нашем больном.
– Не обсуждается! — Отрезал поселенец. — Это моё условие. Две дозы лекарства.
– Две? Почему две? — Павел опять встрял в беседу. — Вы вчера сказали: заболевших — двое. Если одна… умерла…
– Марта! — Выдавил «охотник». — У неё… поднялась температура… ночью… Может, это всего лишь простуда — осень, обычное дело…
– Хорошо! — Третьяков, сдавшись, протянул собеседнику две баночки с густой вонючей массой. Принимать внутрь. А дозировка…
– Одна ложка, пять раз в один день, три раз в одну ночь — потом. Через одинаковое время для часов дня и ночи. — Лучился радостью алхимик. Павел вздрогнул, услышав его голос.
– Воняет… — «Охотник» осторожно повёл носом.
– Советую выждать, не рисковать. — Третьяков не казался таким уж убедительным.
– Нет, — поселенец мотнул головой так энергично, что борода не поспела за движением подбородка. Это выглядело комично. — Не смейте советовать нам!.. — Он погрозил пальцем с какой-то жалобной, детской, обидой и, повернувшись к дому спиной, побрёл в туман. — Три дня! — Донеслось из тумана. У вас — три дня. Еду и всё остальное передадим вам через час.
Шаги и голоса утонули в клубившейся кашице. Как будто выключили звук. Вот он был, — внушал уверенность в близости людей, в том, что человеческая раса ещё жива и здравствует, — а вот — пропал.
– Подай мне вон ту картонку, — надо закрыть окно, — скомандовал Третьяков, обернувшись к Павлу.
Тот не двигался с места. Набычился, насупился, молчал.
– В чём дело? — «Ариец» обошёлся без всегдашней иронии.
– Почему ты решаешь за меня? Решаешь за всех нас? — Буркнул управдом. — У нас тут мёртвая девушка. Ты забыл? А у меня нет трёх дней в запасе… У меня…
«Дзинь-дзззииинь-та-там!»
Что-то звонкое — как шмель, пуля или курьерский поезд — ворвалось в дом травника.
– Это оттуда! — Третьяков метнулся в направлении комнаты, распоротой веткой.
Павел, осторожничая, бежал позади, отставая на несколько шагов.
Странный звук повторился. Обрёл на миг мелодичность, и снова скатился в сиплое жужжание.
Третьяков остановился на пороге комнаты, громко — и, как будто, недоверчиво — хмыкнул. И расслабился. Павел, за время знакомства с ним, научился понимать, когда «ариец» собран и готов к драке, а когда — пребывает в покое. Даже руки тот держал по-разному, даже изгиб плеч по отношению к шее, даже наклон головы — менялись. Сейчас, ещё не видя источника шума, Павел понял, что Третьякову тот не страшен.