Плач Агриопы
Шрифт:
Он опустился перед латинистом на колено — мраморный, солнечно сияющий великан — и обхватил голову юноши огромными ладонями с обеих сторон.
Людвиг вскрикнул от опаляющей боли.
Третьяков рванулся ему на помощь, но отлетел прочь, будто хилый пёс, что отважился броситься на медведя.
– Я вижу! — воскликнул великан. — Я знаю…
И вдруг он отшатнулся, откатился от Людвига, как от ядовитой змеи.
Это произошло так стремительно, что Павел сперва не понял, в чём причина страха огнеликого; чем мог так напугать его безобидный латинист.
– Это не можешь быть ты! — голос бывшего офицера, бывшего
– Меня не стоит бояться, архистратиг. Но стоит помнить: ты не властен причинить мне вред. — Как ни было сильно предощущение смерти, накрывшее с головой и Павла, и Третьякова, и богомола, и даже начавшего подавать признаки жизни мэтра Арналдо, все чумоборцы вздрогнули и опешили, услышав звучный голос латиниста.
– Я — слуга Господа! — возопил огнеликий. — Я делаю лишь то, что угодно ему! Не смей мешать мне!
– А я — его друг, — ответил Людвиг. — Я никому не служу. Но жду его пришествия две тысячи лет.
Воцарилась тишина. Было слышно, как ветер колеблет листву в далёком парке. Огнеликий походил на догоравший факел: слишком горячий, чтобы осветить жилище; слишком холодный, чтобы освещать погром. Он словно бы колебался: ввязаться в ещё одну драку, или опустить руки и смириться с неизбежным.
– Каково это, апостол любви? — наконец, произнёс он. При этом поник, съёжился, будто признав поражение. Его устами говорили усталость и тоска. — Каково это — быть сиротой на земле, не зная, зачем ты здесь? Не ведая, в чём твоё предназначение? Он бросил тебя — ведь так? Просто бросил. Не повелел строить его церковь среди людей. Не призвал проповедовать и уловлять в сети будущих праведников. Не принял ни одной из твоих жертв. Каково это, апостол, — жить вечно, оставаясь обыкновенным человеком, — червём?
– Нет ничего хуже этого, архистратиг, — в тон ему ответил латинист. — Я бессчётное множество раз задавал себе этот вопрос: почему он оставил меня здесь. Не отправил вниз и не вознёс наверх. Оставил не духом, не ангелом — но во плоти. Не отучил голодать или мёрзнуть. Не отучил от ненависти и любви. Что это — награда или наказание? Он просто позволил мне видеть, как рождаются и умирают вокруг люди — век за веком, поколение за поколением. Я взывал к нему. Я просил дать мне работу — любую, во имя его. Я видел, как расцветает, богатеет, а потом впадает в беспамятство церковь, выстроенная рыбаком. Молился в стенах этой церкви, в бессмертном Риме, среди толпы, — и в пустыне, в одиночестве. Я был человеком — ничего больше. Он ни разу не ответил мне. Так же он не отвечал и другим людям. И тогда я понял…. Я должен добраться до его чертогов…. Может, он позабыл о моём существовании?
– Как же ты сделаешь это? — усмехнулся огнеликий. — Как ты по доброй воле попадёшь туда, куда всех — призывают, и всегда — по воле его?
– Ты прав, — латинист тоже не скрывал грустной улыбки. — Придумать способ было непросто. Но, видишь ли, я терпелив. Терпение — это единственное, что мне доступно. Единственное, что я освоил в совершенстве. Мне нужен был повод: причина, по которой он прибегнет к услугам такого, как ты. На земле редко гостят обитатели небес. Но иногда и это случается. Как видишь, я не обманулся. Ты пришёл устранить препятствие, — тех, кто мешал исполняться его воле: вот этих людей, — Людвиг широким жестом указал на чумоборцев. —
– И как тебе поможет это? — огнеликий, казалось, не скрывал изумления.
– Ты станешь моим ездовым Пегасом. Ты отвезёшь меня к нему — поднимешь вверх на своих крыльях, — выкрикнул латинист.
Никто не ожидал этого.
Это походило на кощунство.
Людвиг — легко, стремительно — будто и не побывав в тенётах — вскочил на ноги. Бросился к огнеликому. И, совершив немыслимый акробатический кульбит, оказался у того за спиной. Дальше последовал рисковый прыжок меченосцу на шею.
Латинист обхватил шею огнеликого обеими руками, взял её в захват.
Это казалось нелепым: маленький субтильный латинист повис на солнечном великане, как будто играл с ним в какую-то игру. Тот вряд ли ожидал такого. Людвиг вёл себя, как хулиган. Его выходка не вписывалась в мизансцену. И огнеликий сперва просто попытался сбросить юношу. Но тот вцепился в архистратига мёртвой хваткой.
Меченосец отчаянно замотал шеей. В это мгновение он походил на пса, пытавшегося высвободиться из удавки. На огромную птицу, которая попала в силки. Он раскачивался, шатался. Его движения становились всё размашистей, всё безумней. Он принялся пыхтеть, как толстяк на прогулке. Потом тонко подвывать. Наконец, взревел, будто раненый зверь.
– Бегите! — крикнул Людвиг чумоборцам. — Бегите к ДК. Делайте своё дело!
Павла эти слова подстегнули. Он, даже не проверяя, свободен ли в движениях, толкнул Третьякова плечом, бросился к зданию дома культуры. Людвиг подсобил: завладел вниманием огнеликого всецело. Тот полностью утратил власть над чумоборцами.
Бежать, впрочем, не получалось — так только, ковылять. Сильно замедлял всех алхимик. Он уже пришёл в себя, но пробитые руки и ноги давали о себе знать. Он не мог обходиться без помощи. Благо, им занялись выжившие бойцы «чёрного подразделения» — подхватили под руки и попросту понесли «на локтях», по следу чумоборцев.
Когда миновали зону, уставленную полицейскими «Фордами», впервые зашаталась земля.
Павел обернулся. Увидел, как огнеликий бьётся всем телом об асфальт площади. Катается по камням, пытаясь стряхнуть с себя латиниста. Если не стряхнуть — так раздавить. Но тот — как прирос к холке; будто ковбой на родео, держался на холке огнеликого мёртвой хваткой. Архистратиг зарычал, на его беломраморной коже выступили тёмные пятна — подпалины, или чумные петехи. Казалось, мрамор облили чернилами. А потом меченосец расправил крылья — как два водопада расплавленного металла, что струятся из зева металлургической печи. И взмыл в воздух.
С воем и сетованиями, птица закружилась над площадью. Архистратиг словно бы пытался ещё не устраняться из игры, нарезал круги, с прицелом на возвращение. Но вокруг него — по крупицам, по облачкам морозного дыхания, стекавшимся воедино, — собиралась туча. Она как будто облепляла птицу. Скрывала её от глаз. И медленно, черепашьими шагами, повлекла архистратига и его наездника прочь от площади, от ДК.
– Пойдём, — Третьяков отвлёк Павла от наблюдений за небом, вернул на грешную землю. — Неизвестно, что ещё будет. Время не ждёт. — Он, демонстративно, в десяти шагах от парадного входа ДК, поднял руки вверх, прокричал громко: — Мы пришли провести переговоры. Не вооружены. Просьба не препятствовать нашему входу в здание!