Плач Агриопы
Шрифт:
«Мы — всего лишь люди, — думал Павел. — А нам предлагают решать космические загадки. Кто мы? Зачем здесь? Стоим ли того мира, в котором обитаем и который губим? Стоим ли своего создателя? Загадки вселенского масштаба. И ценой решения нам определяют жизнь или смерть. А мы хотим жить. Мы отчаянно хотим жить. Потому готовы веселить тех, что загадывают загадки. Быть клоунами, кривляками, дураками, подлецами. Только бы нам позволили и дальше коптить небо. И мы осознаём свою вечную слабость перед небом и адом. Выглядим жалко, стараясь польстить одному и подмаслить второй. Мы — всего лишь жалкие люди. Мы боимся и божьего гнева, и адской сковороды. А всё
Павел устало прикрыл веки. Что-то за спиной бубнил Третьяков, о чём-то молила Тася — он не слышал. Он хотел сделаться богом — не чтобы царствовать, — а чтобы покончить со всем этим. Чтобы демиурги услышали его единственную волю: жить. Осознали: с однажды порождённым нужно считаться. С человеком нужно считаться, ибо в нём — и бог, и сатана. Без него — и бог, и сатана — не полны. «А вдруг, — резанула голову мысль, — вдруг такие встречи — неба и ада — в человеческом дому — как раз и есть — триединство. Их тьма и свет, наши боль, гнев и плоть. Вдруг на этой площади — нет воюющих сторон, а есть — триединство. Ведь когда-то было же так. И не было ада. Вдруг, как раз сейчас, в беде, я держу за хвост чёрта — именем божьим, и кормлю с руки крылатого ангела — посадив его на цепь, как пса? Вдруг это имя и эта цепь — во мне, вдруг это моё наследие?» В памяти всплыло радостное, пасхальное: не молитва — молитв он никогда не запоминал — этих формул, где слова торжествовали над смыслом.
Взял тело, а нашёл бога.
Взял землю, а встретил небо.
Взял то, что видел, и столкнулся с тем, чего не видел.
Смерть, где твоё жало?
Ад, где твоя победа?
– Он здесь! Он убьёт меня! — всхлипнула Тася.
Павел распахнул глаза: стремительно, широко, — так, что с дневным светом в них вошла боль.
Перед ним стоял Вьюн. Спустился на грешную землю, сошёл с лимузина, преодолев, похоже, при этом противодействие одного из телохранителей: тот, получив сильный удар под дых, корчился за спиной политика. Остальные «костюмы» — не вмешивались. Их лица больше не светились. Они — ждали развязки. Ждали мрачно, грозно. Они были готовы ко всему.
Вьюн казался умалишённым, сомнамбулой. Его лицо каждое мгновение изменялось. То торжество, то горькая скорбь, то страх, то похоть отображались на нём. Он робко, осторожно протянул руку к руке Таси, замарался в её крови и уставился на эту кровь, как на диковинного и опасного жука.
– Пааа-даа-аай! — оглушил Павла крик Третьякова. Никогда ещё тот не кричал так отчаянно и громко. И управдом, в испуге, позабыл, что несёт на себе Тасю; что ему нельзя совершать лишних движений. Он кулём свалился на брусчатку, накрыл голову руками, будто ожидал бомбёжки. Тася подкатилась под ноги Вьюну. Дальше всё случилось одномоментно. Всё произошло стремительно, страшно, непоправимо.
Телохранители решили, что угроза их подопечному исходит от Таси. Сразу четверо из них бросились к ней. Поскольку девушка лежала на брусчатке, они тоже вынужденно склонились над ней. Вьюн, на уровне головы, оказался никем не прикрыт.
Третьяков —
На ничтожно малую долю секунды вся площадь оцепенела.
Как будто всех людей, собравшихся на ней, заставили позировать перед фотографом: замереть.
Мизансцена: дуло антикварного пистолета — в полутора метрах от высокого лба Вьюна. Этот лоб испещрён глубокими морщинами — Вьюн вообще не молод, да и устал, наверное, не меньше Павла. Но он — не изумлён, не впал в ужас. Похоже, он и вовсе не понимает, что его ждёт. Зато это понимают телохранители. На их лицах — запоздалое раскаяние: «глупость, глупость, глупо облажались!» Они-то знают: что бы сейчас ни делать — поздно! Выстрел прозвучит. Но что-то делать — придётся: что-то пустяшное, чтобы не сказали потом: «стояли и молчали». Площадь — совершает дружный единый вдох — для единого вопля. Эти люди похожи на телохранителей. Они тоже не способны практически ни на что. Только на вопль. Да и то — вопль будет потом. После выстрела.
Павел увидел, как из ствола пистоля вылетела пуля.
Успел даже удивиться: что за бред! Человеческий глаз не способен уследить за пулей.
Но эту пулю он видел.
Это время — его время — текло по-иному. А может, он сам, как новорождённый бог, умел изменять скорость его бега — хотя бы для себя одного.
Выстрел — не был выстрелом.
Не выстрел — хлопок. Нелепый хлопок нарушил тишину. Как будто на брусчатку свалился мешок с мукой или взорвалась шутиха.
Дымный шлейф протянулся за пулей. Казалось, ствол пистоля — фыркнул, как породистый скакун, этим дымом.
Очень много дыма.
Но, пока тот не успел заслонить Вьюна, Тасю и лишившихся — уже лишившихся — работы «пиджаков», Павел застал развязку.
Пуля вошла в залысину на лбу Вьюна.
Она сорвала треть черепа, вместе со скальпом. Варварская пуля, вылетевшая под давлением пламени варварского пороха. Она как будто оскорбила, осквернила жертву — повела себя неприлично, грязно.
И это было эффектно.
Только такая пуля сообщила всем зевакам: Вьюн — мёртв. Только так, разметав костную крошку и рыхлую склизкую губку мозга на полсотни метров вокруг, Третьяков сумел убить не человека — символ. Не человека — чуму.
И — всё закончилось для жертвы. Тело Вьюна — почти бесшумно, почти плавно, как воздушный шар с выдохшимся гелием — осело на брусчатку.
Всё закончилось для Вьюна. Но для площади — всё только начиналось.
Вопли ужаса и гнева послышались отовсюду. Площадь оживала. Сбрасывала оцепенение.
Телохранители, отстав от Таси, схватили за руки Третьякова. Заломили ему руки, поставив на колени. Возможно, они хотели оставить его в живых, чтобы снять с себя обвинения в бездействии — а может, для красивой публичной казни. Но они недооценили толпу.
Ещё недавно Павел недоумевал — на что сгодятся ржавые колюще-режущие предметы, которые подвезли грузовики. Теперь он увидел — на что.
Телохранители Вьюна с минуту сдерживали толпу — заслоняли телами Третьякова от расправы. Управдому, в эту минуту, казалось: их лица опять осветились таинственным внутренним огнём. Но — ангелы или демоны — даже они, в итоге, сдались. Оказались не в состоянии выдерживать удары, сыпавшиеся на них отовсюду. Двое телохранителей пали. Остальные — отступили к лимузину, укрылись за ним. Их не преследовали.