Плач Агриопы
Шрифт:
Бумм! Буммм! Бумммм!
Последняя «м», дрожа и вибрируя, ленточным паразитом вгрызалась в мозг и внутренности. Казалось, многопудовый колокольный язык мерно и неумолимо отсчитывает чей-то век.
– Мы же люди! — Послышалось Павлу. — Что нас теперь — на костёр? Из-за двух прыщей и одного синяка?
– Вставай! — Кто-то аккуратно тряс управдома за рукав. Голос был слабым, как будто говоривший вещал из-под одеяла, укрывшись с головой.
Павел попробовал сконцентрироваться на голосе. Глаза, словно два прутика в руках лозоходца, сошлись в одной точке. Было в этом что-то механическое — что-то наподобие настройки объектива фотокамеры. Так и есть — на втором плане покачивался, как тростник на ветру, алхимик, — вокруг лица обвязана какая-то клетчатая салфетка, — а досаждал вылезший
– Что здесь происходит? — Промямлил управдом, ощущая что-то вроде восторга от обладания собственным телом.
– Зачистка. — Бросил Третьяков. — Пытаются выбить дверь тараном. Здесь, в подвале, заперлись пятеро студентов. Они больны. Говорят, на третьем этаже выявили много больных Босфорским гриппом. Эти пятеро могли двигаться. Вырвались из оцепления, спустились сюда и заперлись. Здесь сплошная стальная дверь, как в бункере. Их пытаются выкурить… газом… Держи вот это, прикрывай рот и нос, — «Ариец» сунул в руку Павлу угольно грязное полотенце. — Извини, ничего лучше не нашёл… Так вот… Дверь плотная, но газ всё равно поступает. Слезоточивый. В слабой концентрации. Убивать не хотят — хотят выкурить.
– А о нас знают? — Задав вопрос, Павел ощутил першение в горле, будто туда брызнули лимонным соком, — и поспешил выполнить распоряжение Третьякова.
– Кто именно? — Коллекционер пожал плечами. — Тем, что снаружи, всё равно. Они обязаны проникнуть сюда. Отступиться — значит, позволить распространяться эпидемии. Их сюда не мозголом привёл. Тот нас здесь прятал. Уж не знаю, сам дотащил бесчувственных, или заставил кого. Но ему точно шумиха не нужна… Те, что больны, — знают о нас. Они же не слепые. Впрочем, когда они вломились сюда — твой приятель, вероятно, с нами уже закончил. На этот раз он как будто подлатал нас после пытки. Вон, даже профессор — или кто он там — стоял на своих двоих, что твой оловянный солдатик, когда я очнулся. Я тоже раскачался быстро. Сейчас мозголом что-то химичит. — Палец «арийца» указал на тощую угловатую фигуру, словно бы обнюхивавшую стальной прямоугольник двери на огромных петлях. — Полагаю, пытается прогнать атакующих своей суперменской силой мысли, но вряд ли осилит кого-то ещё, после нас. Я почти уверен, взламывать мозги для него — тяжёлая работа. Ему нужна передышка. Он сейчас — никуда не годится. Просто худосочный ублюдок, которого можно пальцем переломить.
– Что ж ты… не переломил? — Едко поинтересовался Павел.
– Не до того… — Третьяков усмехнулся. — Тебя вот оживляю… И потом… — Он чуть задумался… — Мне кажется, этот тип нас с кем-то перепутал… Во всяком случае, передо мной он извинился…
– Как это? — Вскинулся управдом. — Он говорить умеет?
– Мысленно, — недовольный недогадливостью Павла, поморщился Третьяков.
– Газ сверху! — Выкрикнул один из студентов. Его рубашка была разорвана, и на голой груди отчётливо виднелись багрово-чёрные чумные пятна. Управдом поднял глаза и увидел, как серые облака начинают сгущаться у одной из верхних ржавых труб.
– Отступайте! — Зычно скомандовал Третьяков. Павла удивило, что коллекционеру тут же подчинились все, включая алхимика и богомола: двинулись в дальний угол подвала. Помеченные Босфорским гриппом преданно и затравленно пожирали глазами командира. Бывший эпидемиолог выглядел неважно: плёлся, уставившись в пол. Богомол же, удаляясь в тёмную глубь помещения, зыркнул чёрным глазом на Павла — словно из бездонной чернильницы выплеснул немного густых чернил, запачкал ими. — Давай
– А что если нам… сдаться? — Предложил Павел на ходу. — Мы-то — не больны. Сейчас не то время, чтобы играть в благородство и помогать дальнему. У меня — ближние в беде. Вот уже двое суток я не знаю, что с ними!
– Даже сейчас мы — в прямом контакте с больными, — раздражённо буркнул Третьяков. — Думаешь, нам позволят попросту уйти, куда глаза глядят?
– Тогда давай — предлагай, чего получше! — Управдом тоже не скрывал раздражения. — Мы в подвале. Думаешь, отсюда много выходов?
– Сейчас узнаю. Оставайся здесь. Дыши не спеша. И только через полотенце, даже если оно воняет. — Коллекционер, попав в переделку, словно бы оказался в родной стихии — был краток, быстр, целеустремлён. Он обогнал Павла и юркнул куда-то в тени. А управдом, наконец, смог как следует разглядеть новых товарищей по несчастью.
Все они были молоды — вероятно, самые настоящие студенты, а не платные нелегальные жильцы общаги. Двое еле держались на ногах. Их лица багровели от жара. Остальные выглядели получше. Зато у самого бодрого вся одежда была основательно изорвана. Казалось, на нём — театральный костюм обитателя ночлежки: не верилось, что джинсовую рубашку порвали на ленточки руки спецназа, а не костюмеров; да ещё проковыряли по всей спине с полдюжины треугольных прорех.
Богомол держался особняком — сторонился и студентов, и Павла. Он присел на какой-то высокий серый холм у стены. Его лицо при этом оказалось в тени, зато на плечо падал свет лампы, и контуры фигуры богомола, созданные этим светом, походили на паучьи. Паук без головы — вот кем он был.
Алхимик тоже присел — на корточки. Он медленно покачивался, как будто под музыку.
Бумм! Бумм! Дверь гудела и стонала. Усердие злых звонарей поражало. Словно бы в такт колокольному речитативу, подвал оглашали приступы кашля. Алхимик кашлянул лишь пару раз. При этом отчаянно тёр глаза. Зато студентов кашель одолевал всё чаще — изнурявший, выворачивавший нутро. Богомола газовая дымка, похоже, не беспокоила вовсе. Павел поднял руку с зажатым в ней полотенцем повыше — решил обойтись без слов, показал самодельную защиту молодым. Те поняли. Оборвыш решил не мелочиться — оттяпал от джинсовой рубашки весь подол и закрылся им. Ещё один понятливый, — бледный, как привидение, — выудил из кармана треников мятый носовой платок — впятеро меньше, чем у Третьякова. Остальные — медлили. Воздухом в глубине подвала ещё получалось дышать. Газовая волна накатывала неспешно. Павел подумал: отчего эта рукотворная гадость имеет цвет? Наверно, её наделили цветом специально, чтобы внушала страх; чтобы чьи-то сплочённые ряды и колонны теряли стройность, распадались на отдельных испуганных индивидуумов, едва завидя серое облако. Но здесь-то — кого пугать? Здесь нет бунтовщиков и вандалов.
– Ваш… друг… он поможет нам? Он знает, что делать? Как сбежать отсюда? — На Павла напряжённо уставился самый хилый и низенький из студентов. Управдом вгляделся в воспалённые глаза, заметил крупные веснушки на щеках, короткую светлую косичку, спрятанную за ворот рубашки… Да это девушка! Следов Босфорского гриппа на ней было не разглядеть — наверное, болезнь нарисовала свои узоры под одеждой.
– Он… военный… — Павел, сам перепуганный, зачем-то постарался успокоить собеседницу; при этом ему претило лгать. С чего бы это? Неужто с того, что рядом — богомол; существо, которое только посмеётся над любой попыткой обмануть… — Он… посмотрит, что можно сделать… Ему было бы легче, если бы вы, как местные, рассказали немного про этот подвал…
– Так он не спрашивал, — девушка виновато развела руками. — А подвал… Ну тут… котлы кипят… рядом душевая, качалка для парней… Я не знаю. — Она всхлипнула. — Я тут редко бываю… Я и в душ на четвёртом этаже хожу — там света больше…Ой… — Совсем по-детски взвизгнула рассказчица, услышав особо сильный удар в дверь. Заскрежетало железо. Было похоже — часть дверных петель лопнула. Однако этого всё-таки не хватило, чтобы дверь сдалась. Размеренные удары возобновились. Девушка не смогла больше сдерживаться и расплакалась всерьёз.