Плач Агриопы
Шрифт:
Он не поверил видению. Карий пристальный взгляд Орлеанской девы пронзал его насквозь. Её руки придерживали его голову.
– Вы вернулись, сударь? — Прошептала Дева.
– Я… да… я вернулся… — Прохрипел помощник палача. — А ты? Как ты вытерпела это? Как ты терпела это так долго? Зачем ты лгала… себе во зло?.. Про голоса? Про пророчества?
– О нет, она не лгала! — Кошон, скрестив руки на груди, мрачно наблюдал за мучителем и Девой. — Её воистину вёл Господь, а я не замечал этого.
– Вы не поняли, ваше Преосвященство? — Авран, захлёбываясь словами и пуская, как младенец, слюну заторопился. — Она не слышала голосов. Она
– Это ты не понял, Авран, помощник палача из Парижа, — грустно проговорил Кошон. — Подумай, как прост путь того, кто слышит голос Господа нашего или его любимых святых — и следует их советам и повелениям. Разве может сам Господь, или тот, кто приближен к его престолу, дать неверный совет? А вот служить Богу, не получая от него вестей, — и делать это усердно и честно — так, как если бы он ежечасно направлял тебя, — это и есть подвиг праведного послушания. Бог посылал Деве встречи и обстоятельства, которые вели её из Домреми в Шеннон, из Шеннона в Орлеан, из Орлеана в Реймс, из Реймса в Руан. А из Руана…
– В царствие небесное, — выдохнул Авран.
– Именно так. — Подтвердил Кошон. — Дочь моя, — Он обернулся к Иоанне, в его глазах стояли слёзы. — Скажи, что ты чувствуешь, отрекшись от прежних признаний в том, что с тобою говорили святой Михаил, святая Маргарита и святая Екатерина?
– Я чувствую… что пуста, как винная бочка в таверне после майского праздника. — Всхлипнула девушка.
– Чего бы ты хотела сейчас более всего? — Вкрадчиво прошептал епископ.
– Услышать их голоса! — И ещё исповедаться и причаститься! — Иоанна молитвенно сложила руки пред собой. — Но я… я предала их… и они больше не говорят со мной…
– Они говорят… — Кошон протянул Деве мешок, что захватил с собой, отправляясь в её камеру. — Здесь одежда, какую ты зареклась носить под угрозой смерти. Ты можешь одеть её — и умереть, не предав.
– А исповедь? — Глаза девушки загорелись. — Вы её примете у меня?
– Да, дочь моя, — Кошон положил тонкую руку на макушку Иоанны. — Я выслушаю тебя прямо сейчас. А завтра ты отойдёшь в царствие небесное мученицей и обретёшь своё место у престола Господа нашего.
– Но ваше Преосвященство, — Авран с трудом поднялся на ноги; его всё ещё била дрожь. — Ведь так нельзя! Она не должна умирать! Она… Она — святая! — Выкрикнул помощник палача гневно.
– Ты прав, мучитель, — Кивнул клирик. — Она — святая. Дело будущего — донести эту истину до всего христианского мира. А сейчас моё дело — выпустить её из гнилой тюрьмы в небеса. Вернуть ей то, что наш суд у неё отнял — или хотя одни только достоинство и честь.
– Я вам не позволю! — Не веря себе самому; не веря в то, что осмелился возражать епископу, выкрикнул Авран. — Это… неправильно!..
– Уходи, сударь, и запомни меня, — вдруг нашептал ветер в ухо помощнику палача. Или это сказала Дева. — Уходи! — Её губы не двигались, но душа её говорила громко и страстно. — Ты знаешь меня лучше, чем любой другой. Епископ спасает меня от меня самой. Спасает меня от моей слабости. А ты — унеси частицу меня в Париж и дальше — туда, куда отправишься сам. Скоро Франция станет свободной, и ты освободишься вместе с ней.
– Я… свободен… — Пробормотал Авран.
– О нет, сударь, ты в тюрьме, в худшей, чем я. И останешься в ней, пока не перестанешь страшиться смерти. А я… освободилась…
– Нет! — Помощник палача отчаянно мотал головой. — Нет! Нет!
– Господи, помилуй! — Возгласил Кошон. Его услышали. Загремели дверные замки. Дверь распахнулась.
– Уведите мастера Аврана, — потребовал епископ, презрительно оглядев всполошённых английских солдат. — Не причиняйте ему вреда! Проводите его в королевскую башню и проследите, чтобы он дождался меня. Я хочу наградить его за службу. Сам я остаюсь здесь. Ещё на час.
Старший, в шрамах, недовольно кивнул. Его не радовала перспектива прислушиваться к разговорам в камере ведьмы ещё битый час. На плечо Аврану-мучителю легла рука. Рука солдата — рука Господа — рука Орлеанской девы — рука немочи и предательства. И всё для него кончилось, лишь жизнь — напрасная жизнь — осталась.
– Ты не Гавриил. — Деловито произнесла девочка, лет семи. Она рассматривала Павла внимательно, с серьёзным видом. Склонилась к его физиономии так низко, что рассевшийся прямо на земле управдом различал аромат пастилы, слетавший с её губ. Лицо девочки казалось самым обыкновенным, живым и милым, как лица всех детей. А вот одежда была не вполне обычной: красный сарафан, поверх плотной белой толстовки, пошитой, как будто, из мешковины; вокруг головы — яркая алая лента. Обувь — нечто среднее между балетками и индейскими мокасинами. Словом, девочка слегка походила на героиню русской народной сказки. Павел, уже привыкший, что его мозг то и дело встряхивают, как разноцветные стекляшки в трубе калейдоскопа, вообразил было, что девочка — мираж. Её слова выковали в его голове странную цепь ассоциаций, на дальнем конце которой поводил серебряными крылами именитый небесный архангел.
– У меня… нет крыльев…и меча… — Павел попытался выдавить улыбку. Это оказалось нелегко: мышцы лица болели, хотя и не так сильно, как мышцы плеч. Неприятное открытие: его управдом сделал, рискнув опереться спиной поудобнее о хилый ствол безлистой берёзки, под которой себя обнаружил.
– Ты не дядя Гавриил. Тот нам привозит краски и бумагу, — уточнила девочка с лёгким презрением в голосе: шутка Павла, надо думать, не удалась, весельчак из него получился неважный.
– А почему ты решила, что я — это он? — Управдом дёрнул шеей, попробовал её изогнуть, осмотреться по сторонам, но девочка стояла так близко, что загораживала весь обзор.
– Потому что от него шума — почти как от тебя, — девочка очень по-взрослому скрестила руки на груди и нахмурила бровки. — Папа говорит, дядя Гавриил — грязнуля. У него грязный… двигатель внутреннего загорания. — Последнюю фразу сказочная героиня произнесла чуть неуверенно. Потом делано вздохнула — наверняка подражая кому-то из взрослых, — и закончила. — Но мы не можем полностью отказаться… от солизации… У меня краски кончились… акварельные…
– И у меня нету… — Ничего умнее Павлу в голову не пришло. Слишком завзятым рационалистом он был ещё месяц назад, чтобы сейчас воспринимать абсурд происходящего, как должное. Чтобы запросто беседовать со сказочной девочкой в неведомом лесу, не представляя, как здесь очутился. Собеседница, похоже, слегка обиделась: повернулась спиной и собралась уходить. Вдруг передумала, с надеждой поинтересовалась.