Плач богов

Владон Евгения

И что ей теперь делать? Как избавиться от этого кошмара, прекрасно понимая насколько это будет нереально в ближайшие часы, а то и целые дни? Проснуться от этого уже не получится. Ведь об этом обязательно все узнают и довольно скоро – Софи постарается. Но, самое ужасное, знает ОН! Потому что теперь он – часть её позора! Растёкшиеся по сознанию и сущности кусочки жидкой грязи, словно помаранные его же пальцами.

Да, он не касался её в физическом понимании, но это было куда страшнее и противнее! Её коснулись и испачкали намного глубже и куда осязаемей.

– Мисс Эвелин, что с вами? – неужели Лили разглядела, что с ней происходит? Хотя это

же очевидно.

Цепляться за чугунный прут забора, едва не виснуть и не прижиматься к нему мокрым лбом, жмурясь, зажимая рот ладонью и чуть не скатываясь на булыжник мостовой. Тут и с двадцати ярдов поймёшь, что с нею что-то не так.

Только как это изменить? Как заставить себя вернуться туда, где ей изначально не место и где её никто не ждёт? Как смотреть в лица тех, кто готов толкнуть её в спину в самый неожиданный момент, подгадывая подобные ситуации намеренно, изо дня в день, с целью – добиться невозможного?

Зачем и для чего? Публичного унижения? Свести счёты с ненавистной соперницей?

Сколько Эва помнила себя в семье Клеменсов, именно столько ей и приходилось принимать на себя нескрываемую неприязнь Софии, граничащую с озлобленной ненавистью избалованного в край ребёнка. Хотя всё с детства и началось, продолжая тянуться беспрерывной нитью огромного, наслоившегося за эти годы необхватного клубка и по сей день. Разве что методы унижений со временем стали более ухищрёнными и жестокими, поскольку уже нельзя было действовать в открытую. Не позволял возраст, положение в обществе и само общество.

Если в далёком детстве Софи могла ударить Эвелин по лицу, например, выхваченной у репетитора линейкой, потому что та ответила правильно на заданный вопрос учителя и получила за это заслуженную похвалу, то теперь подобные выходки могли стоить куда серьёзных последствий для их слишком импульсивного зачинщика. В детстве тебя наказывали только родители да гувернёры, сейчас же эту миссию возложило на себя окружающее тебя общество. Тебя могли наказать твоей же репутацией, перечеркнуть будущее и всю жизнь одной лишь фразой или же случившейся с тобой скандальной историей. А репутация для юной незамужней барышни – это всё. Практически то же, что и девичья честь, которую уже не вернёшь никакими известными искуплениями, если вдруг лишишься её самым постыдным для себя образом. Проще умереть, чем пережить такое и жить дальше со столь неподъёмным ярмом на шее.

Может нечто близкое Эвелин сейчас и испытывала? Почти в самый притык к тому жуткому краю, переступив который, ты уже не сможешь вернуться обратно. Тебя просто не пустят. Захлопнут перед носом все двери, заклеймив до этого алой буквой несмываемого позора.

Может поэтому она и не удержалась? Сорвалась с места после короткой, но абсолютно не облегчающей передышки. И побежала. Не важно куда. Куда-нибудь, лишь бы как можно дальше отсюда.

– Эвелин! Куда вас понесло? МИСС ЭВЕЛИН!

К чёрту! Чем быстрее она это сделает, тем скорее избавится от надвигающейся необратимости – смотреть в лица осуждающих её людей. А ведь это обязательно случится и очень скоро.

Поэтому она и бежала. Куда-то. Прочь. В очередную червоточину оживших кошмаров. Они всё равно потянутся за ней следом – царапающим шлейфом воспалённых чувств и воспоминаний: подтачивающей болью, острым удушьем, картинками и голосами из недавно увиденного и услышанного. Хотя если её спросят, как выглядело купальное помещение портовой бани, она едва ли сумеет припомнить и половины из того, что там было. Зато если закрыть

прямо сейчас глаза, то перед ними тут же восстанет через чур чёткий образ обнажённого грузчика, при чём до того момента, как тот прикрылся куском банной тряпки.

Так от чего же она бежала на самом деле, словно блаженная или маленькая девочка, которую обидела бесцеремонная компания жестоких деток?

– …мисс Эвелин! Пожалуйста!.. Эвелин! – в голове и ушах буквально клокотало от шипящей крови, а по глазам било мерцающей порошей сотен тысяч крыльев скучившихся мотыльков и с каждым шагом очередного преодолеваемого ярда их становилось больше. Она словно продиралась сквозь их уплотнившуюся стену, заполонивших горячий воздух живым облаком её персонального безумия.

А как иначе можно было назвать её необъяснимый для других поступок? Побежать в никуда, вначале миновав подъездную площадку перед зданием портового вокзала и наобум потянуться к одной из ближайших дорог из белого камня, не имея понятия, куда та её вообще приведёт. Просто двигаться, пусть и в неизвестном направлении, потихоньку выбиваясь из сил, поскольку через несколько зданий и кольцевой мостовой с журчащим по центру классическим фонтаном (круглый резервуар с круглой трёхступенчатой чашей), бег перешёл в очень торопливый шаг. Дорога полезла вверх в прямом смысле этого слова. Угол подъёма оказался слишком тяжёлым для девушки, облачённой в многослойную броню плотных одежд и непригодного для быстрой ходьбы корсета. Настолько тяжёлым, что пришлось даже остановиться у одного из встречных деревьев – неохватного двухвекового вяза – и на несколько секунд прислониться к тёплому стволу, чтобы успеть перевести дыхание до того, как глаза перестанут что-либо различать, а слух улавливать окружающие звуки. Кажется, это был длинный тоннель-улочка из плотно стоящих к друг другу зданий с одной стороны и внушительных домов-поместий с другой, огороженных массивным забором из белых колон и чугунных прутьев секционного штакетника по всему периметру. Роскошь и непритязательность. Всё прямо, как в её собственной жизни. Обычная серая кошка среди потомственных персов или сиамов. Вроде бы и кошка, но всё равно не такая.

– Мисс Эвелин!.. Да что с вами стряслось?.. Бога ради, перестаньте убегать!

Голос Лилиан никак не хотел прорываться сквозь белый шум хлопающих крыльев невидимых мотыльков. Раздражал каким-то невнятным вторжением знакомого отзвука по задворкам сознания, пока Эвелин не прижалась мокрым лбом к твёрдой коре дерева и не позволила ему прорваться в себя. А остановиться надо было, иначе ещё через несколько шагов она не сможет вообще дышать. Рёбра просто раздавят лёгкие вместе с сердцем либо треснут сами под нарастающим давлением корсетных пластин.

– Вы точно смерти моей хотите… не иначе! – камеристка задыхалась так же, как и её юная подопечная, но в отличие от второй распределяла силы на преследование с большим умом и опытом. – Что за бесы в вас вселились?.. Куда вы тогда ходили и куда бежите, точно как ошпаренная?

То ли рыдания, то ли истеричный смех пытались вырваться на волю через пережатую трахею в горле, но кроме судорожных глотков-всхлипов больше ничего сделать не выходило. Открывать глаз тоже не хотелось, как и оборачиваться. И плевать, что с глазной сетчатки не сходил образ портового грузчика на фоне той треклятой бани. Сейчас ей уже было всё равно. Если она умрёт, то хотя бы будет видеть кого-то, кто не имел отталкивающей внешности или не был эмоционально неприятен, подобно кузинам Клеменс.