Плач богов
Шрифт:
Надо будет попросить Лилию найти какую-нибудь верёвку или более надёжный ремень, чтобы перед прибытием в порт Гранд-Льюиса перевязать его прямо поверху, иначе точно расстегнётся в самый непредвиденный момент.
Открыв сумку и недолго в ней порывшись, Эвелин вытащила на свет не менее потёртую кожаную папку (когда-то имевшую радикально чёрный цвет) и деревянную коробку-несессер под письменные и художественные принадлежности.
Когда где-то через пару часов (а может и больше) в каюту без стука вошла Лилия, девушка уже успела набросать на желтоватом листе плотной бумаги китайской тушью (такой же беспросветно старой, как и сам саквояж) графический эскиз из местных достопримечательностей – узкую границу
– Я так и знала! – стоявшую до этого в каюте мёртвую тишину, прерывавшуюся лишь шуршащим скрипом пера по бумаге и приглушёнными звуками извне, практически с треском раздражающего «хруста» смял через чур громкий голос возмущённой камеристки. Само собой, в нём дребезжали те самые нотки подчёркнутого недовольства, которые, по своему обыкновению и как правило, предшествовали долгой и нудной нотации. – Вас искать на этом треклятом пароходе – чревато заработать себе грыжу или грудную жабу. Если не найдёшь здесь в каюте, обязательно спрячетесь где-нибудь на нижней палубе прямо у колеса или на самой крыше. Вы опять перепачкали себе руки чернилами, мисс Эвелин! Ну что за несносная девица! К обеду явиться так и не соизволили, зато чиркать свои рисуночки в любое время дня и ночи так пожалуйста, за милую душу. И не важно, что за неё переживают и ждут, когда же она надумает присоединиться к остальным барышням за обеденным столом.
– Спасибо, Лили, но я не голодна! – как бы Эве не хотелось этого делать, но глаза, словно от сильнейшей гравитации невидимого магнита, потянулись в сторону нахлобучившейся Лилии, застывшей в дверях чёрным истуканом нерадивого предвестника больших неприятностей. Сорока пятилетняя женщина в глухом платье цвета вороньего крыла на сбитом теле среднего роста и средней привлекательности, и с таким же непримечательным чуть раскрасневшимся лицом, будто бы и вправду пыталась просверлить голову своей юной госпоже весьма недобрым взглядом потемневших зелёных глазок. А глаза у неё действительно казались колкими и, когда надо, очень въедливыми, под стать её подвешенному язычку. И от них едва ли можно было что-то скрыть, как тому же полусумраку каюты не удавалось пригасить острые, буквально птичьи черты лица служанки и в особенности цвет её волос – натуральную огненную медь, кое-где посеребрённую первыми прядями седины.
Но взор девушки почему-то привлекло не контрастное пятно обычно очень белого лика Лилии, а то, что та держала на тот момент в своих длинных, чуть пухлых (и когда надо, весьма проворных) пальцах. Плетёную из тугой лозы миску, едва не с горкой наполненную свежими фруктами.
Первая реакция – вернуться в исходную позицию и сделать вид, что тебя куда больше интересует работа над собственным рисунком, чем желание выслушивать чужие претензии или через нехочу запихиваться набившими оскомину полузрелыми плодами местного происхождения. Эвелин для пущей убедительности даже голову пригнула и ссутулила спину, словно данная демонстрация своей «увлечённостью» могла спасти её от словоизвержения немолодой камеристки.
– О, да! Я прекрасно вижу, как вы не голодны! За всё время путешествия так истощали и обескровились, не иначе, как тот полуживой призрак. Того глядишь, скоро вообще ничего не останется, окромя глазищ, да выступающих сквозь кожу костей. И чем мне, извольте, отвечать вашим тётушке и дяде, когда они приедут вслед на поезде в Гранд-Льюис и увидят, во что превратилась их племянница? Они же точно решат, что я намеренно морила вас голодом. Я, которая все свои годы службы при Клеменсах следила за каждым отправленным в рот девочкам кусочком еды, заставляя всех вас доедать всё до последней крошки…
– Но я действительно не
– И нечего тут на меня кричать! С какой стати я обязана носиться с вами, как та наседка с единственным цыплёнком? – наконец-то женщина сошла с места и величественной походкой направилась в противоположную от дверей сторону, к их общему столику. Эвелин только и успела вовремя повернуть планшетку с рисунком в бок, да подтянуть под себя ноги. – Честное слово, по сравнению с вашим упрямым нравом, мисс Софи и мисс Валери просто ангелы во плоти. А уж мне-то не знать, какой характер у мисс Софии. Ведь это я ей меняла пелёнки с самого первого дня её появления на свет.
«Какое счастье, что я не была тому свидетельницей.» - мысленно пошутила сама себе девушка, с демонстративным видом вернувшись к прерванному занятию. Обмакнула перо в чернильницу и нарочито громко постучала им о край горлышка пузырька, стряхивая излишние капли.
Лили возмущённо фыркнула, с громким стуком поставив миску на столик, и снова развернулась в ту сторону, откуда пришла. Опять неспешный манёвр в противоположную часть каюты, но на этот раз к тумбе для умывальных принадлежностей, с вмонтированной в столешницу умывальника раковиной из каолина. Проверив наличие достаточного количества воды в медном кувшине, открыла мыльницу и сдернула со стенового крючка возле зеркала чистое полотенце.
– А ну-ка, грязнуля-замарашка, живо умываться и обедать. Через два часа мы уже будем дома. А ужин там подаётся не раньше девяти вечера. Не хватало, чтобы вы хлопнулись в голодном обмороке, так и не дойдя до стола. Хотите опозорить меня перед всем Гранд-Льюисом? Вы хоть можете представить, что начнут обо мне там говорить? О Лилиан, у которой всё всегда всё схвачено по часам и секундам, и которая никогда и ни о чём не забывает! Или вы специально всё это делаете, чтобы меня уволили?
Ох, Лили, Лили! Ни дня не может прожить, чтобы не превратить его в Шекспировскую трагедию. Да и что толку с ней спорить? Уж в чём в чём, а в спорах ей во истину не было равных. И это та, кто уже который год с завидным постоянством любит говорить о несносно упрямом характере Эвелин Лейн.
– Почему ты всё и всегда воспринимаешь на личный счёт. Да и у кого вообще сможет подняться рука тебя уволить? Это меня скорее всего выставят за дверь без недельного пособия. – в который раз Эва попыталась пошутить вслух, и в который раз данный номер с Лилиан не прошёл.
– Просто уму не постижимо, сколько же времени мистеру Клеменсу и вашей тётушке приходилось терпеть вас в своём доме. Да вы ещё с детства походили на зашуганную, точно дикую зверушку, но уж никак не на будущую леди. За вас постоянно приходилось краснеть. То вы и пару слов не могли связать, а то, не дай бог, за что-нибудь зацепитесь, уроните, да разобьёте. Бедная миссис Клеменс. Сколько она с вами натерпелась за эти годы.
Увы и да. Эвелин не нужно было напоминать об этом каждый день и каждую пройденную минуту своего жалкого существования, ибо девушка сама прекрасно помнила о данном факте, едва только-только открывала глаза и реальность тут же врывалась в её незащищённый мирок своей отрезвляющей жёсткой действительностью и неизменным положением вещей. И уж тем более она уже никогда не сможет забыть тех моментов, когда волей случая ей удавалась подслушивать разговоры любимой тётушки с гостями или крайне болтливыми подругами, одной из главных тем обсуждений коих частенько являлась сиротка Эва. Ей приходилось прокручивать их в памяти, иногда со слезами на глазах, снова и снова. И не потому, что ей хотелось причинить себе ещё большую боль к невосполнимым потерям прошлого, а чтобы никогда не забывалась и не забывала, кто она среди этих людей и где на самом деле её истинное место.