Плач льва

Райт Лариса

— Но собаки же лучше, правда?

— Возможно. Вот увидишь: он у нас еще заговорит.

И Никита заговорил.

Артем как раз наблюдает, как мальчик забавляется с Мартой еще одной своей излюбленной игрой: он — дрессировщик, а овчарка — артистка цирка. Собака проползает змейкой между его ногами, кружится на задних лапах, прыгает через обруч. Никита держит первый хула-хуп на небольшой высоте, Артем — второй. Один прыжок, другой, и вот уже ребенок порывисто обнимает Марту и тихо, но внятно говорит: «Со-ба-ка Ма-та. Со-ба-ка хо-ло-сая».

— Иди сюда! — потрясенно кричит Артем. Он зовет маму Никиты посмотреть на чудо. Но чудес не случилось ни для мальчика, ни для собаки. Они продолжают играть как ни в чем не бывало. Облаченная в юбку, с бумажной

короной на голове, Марта сидит на диване. Ребенок стоит перед ней. Вот он делает чуть заметное движение рукой, и собака приподнимается: передние лапы согнуты и прижаты к груди, морда вытянута вперед, уши не шелохнутся. Женщина не слышала того, что прозвучало несколько секунд назад, она видит только то, что происходит на ее глазах. Она с нежностью смотрит на собаку, она улыбается, она хочет сказать Артему что-нибудь очень приятное, и она говорит:

— Словно лев, правда?

Артем уже не наблюдает за Мартой. Перед его взором кружащаяся на манеже Диана. Вот она перепрыгивает с тумбы на тумбу, вот забирается по лестнице на десятиметровую высоту и катится вниз, крепко обхватив лапами шест, будто она маленькая кошка, а не стодвадцатикилограммовая львица. Вот она летит через горящее кольцо, вот прячется в ящик, чтобы через мгновение вылезти из другого. Вот изящно отряхивается после душа, и от блестящей шерстки в Артема летят холодные брызги. Вот она ест угощение, откусывая маленькими кусочками, тщательно пережевывая, демонстрируя с хитрой ленцой, что царственным особам не пристало куда-либо торопиться. Вот она трется о ноги Артема, превращая черные брюки в светлые шерстяные рейтузы, вот спокойно прохаживается по вольеру, вот стремительно бросается к решетке, опьяненная радостью от прихода любимых людей. Воспоминания проносятся в мыслях Артема какой-то бесконечной сменой ярких, незабываемых кадров. Что может ответить он женщине? Разве что только одно:

— Неправда…

16

По-настоящему хорошим руководителем может быть только человек, умеющий решать всякие, даже абсолютно неожиданные проблемы. Неожиданностей в дельфинарии хватало всегда, но все они меркли по сравнению с новостью о беременности лучшей артистки труппы. Многие посетители приходили в дельфинарий исключительно для того, чтобы еще раз увидеть номер, в котором блистала талантливая моржиха. Она танцевала танго, изображала игру на саксофоне, умела отвечать забавными жестами на вопросы тренера. Сара так добродушно обнимала детей своими ластами во время фотосессий, что ни у кого не возникало сомнений: через какое-то время эти попавшие под обаяние зверя ребята обязательно попросят родителей снова сводить их в дельфинарий. Как только моржиха начала принимать участие в представлениях, трибуны перестали пустовать, а у Жени пропал повод беспокоиться о количестве проданных билетов. Но теперь грядущее не казалось таким уж радужным. Сара уже отказывалась выходить к зрителям. Ее и не заставляли. Она стала тяжелой, неповоротливой и вряд ли смогла бы доставить публике былое наслаждение. Пугало другое: никто не мог точно сказать, пройдет ли такое настроение сразу после родов или потребуется не один месяц, а может, и целый год, прежде чем она решится оставить малыша.

Необходимо срочно найти моржихе адекватную, равноценную замену. Придумать хоть какой-нибудь выход из положения. Женя ломала голову днем и ночью, но не могла остановиться ни на одном из более или менее возможных вариантов. То ей хотелось поскорее вывести к посетителям дельфинария молодого тюленя. Так зверь мог быстрее освоиться, а дети получили бы удовольствие, если бы их посвятили в хитрости процесса обучения. То вдруг она начинала сомневаться в успехе этой затеи. Дети, возможно, и испытают восторг, но поручиться за всех взрослых нельзя. Наверняка найдется какой-нибудь борец за правду, который начнет рассказывать на всех углах о том, что в дельфинарии теперь вместо замечательно выдрессированных животных показывают бог знает что, умеющее только подбрасывать мячик и хлопать ластами, да и то не по команде, а исключительно по собственному желанию.

Иногда

ей казалось, что единственным правильным решением в данной ситуации будет снова забыть о гордости и начать собирать подписи, обивать пороги и ходить по инстанциям, добиваясь выделения дельфинарию средств на покупку очередного уже обученного «квартиранта», желательно со своим тренером. Но затем она вспоминала, через что ей пришлось пройти совсем недавно, чтобы приобрести наконец тюленя, и руки сами собой опускались, даже не успев подняться. Порой посещала ее и совершенно шальная мысль: уехать в отпуск и вообще пустить все на самотек, но такое, конечно, приходило в голову нечасто и совсем ненадолго и напоминало больше не здравые рассуждения, а форменное издевательство над собственной персоной.

Сколько Женя ни старалась, она так и не смогла придумать, где же взять, откуда и, главное, на какие средства привезти новую звезду. Ни один из вариантов не был безупречным, требовал либо больших эмоциональных затрат, либо немаленьких финансовых вливаний, либо заставлял идти на не слишком оправданный риск. Женя предпочла бы обойтись и без первого, и без второго, и без третьего. Хорошее представление — вот все, что ей нужно. Раньше безупречный десерт в виде танцующего моржа мог скрасить любые недоработки и огрехи закуски и основного блюда. Но теперь они и сами должны стать безукоризненными: такими, чтобы у вдоволь наевшегося зрителя не осталось ни сил, ни желания вкусить еще чего-нибудь сладенького.

— Что будем делать, Евгения Николаевна? — решается один из дрессировщиков задать на летучке вопрос, не дающий покоя всему персоналу.

— Переделывать представление.

— Переделывать? — удивленный хор голосов.

Больше двадцати пар глаз не сводят с директора изумленного взгляда.

— Но как? — наконец решается подать голос Шурочка. — Это же невозможно.

Женя мгновенно испытывает и радость, и грусть одновременно. Радость оттого, что наивная, молоденькая девочка ошибается, а грусть потому, что Женя знает наверняка: когда-нибудь ее юной помощнице придется понять, что в этой жизни, в этой жизни…

— …Возможно все.

— Возможно все! — Майк говорил горячо, но смотрел на Женю как-то разочарованно. — Ты же сама мне это доказала, встав все-таки на доску. Поверь, что удержаться на волне гораздо сложнее, чем отличить одну мелодию от другой.

— Кому что, — Женя равнодушно пожала плечами. Уж у нее-то нет никаких причин сомневаться в своей правоте. Дверь в музыкальную вселенную для нее давно и прочно закрыта.

Это была их четвертая встреча. Осенью в Бьярице он отчаянно пытался приобщить Женю к серфингу, но после нескольких дней постоянных падений и ушибов сдался. Подарил девушке очередной билет теперь уже на Гавайи и сказал, что будет счастлив и от того, что она просто станет ждать его на берегу. Майк тогда еще слишком плохо знал Женю, но, сам того не желая, произнес те самые единственные слова, которые могли заставить и заставили-таки девушку, вернувшись в Дижон, найти человека, который за полтора месяца научил ее довольно сносно держаться на доске. Жене намекнули — нет, даже не намекнули, а в очередной раз сказали, что у нее ничего не получится.

Получилось. Тихий океан не собирался оправдывать своего названия, и у берегов Гонолулу предоставил Жене прекрасную возможность продемонстрировать свои способности. Майк был поражен и совершенно, как-то идиотически счастлив. И, конечно, теперь он отказывался понимать, почему Женя так категорично заявляла об отсутствии музыкального слуха.

Он затащил девушку в магазин дисков, надел наушники и стал быстро открывать коробку за коробкой. Мелодии сменялись одна другой, и ни одну Женя не могла угадать до тех пор, пока, конечно же, не начинал петь знакомый исполнитель. Майк и не думал обижать Женю. Он просто хотел таким способом рассказать ей о своих музыкальных пристрастиях. Но она и не думала обижаться. Она-то прекрасно знала о своей патологической неспособности угадывать любые, даже самые известные произведения. Ей не было грустно. Ей было смешно глядеть на его изумленное лицо, видеть, как он расстраивался, но не желал отступать, не сдавался, включал все новые и новые мелодии и спрашивал с надеждой: