Плачь обо мне, небо
Шрифт:
Как и когда Императрица отослала всех фрейлин прочь, Катерина даже не уловила: просто в определенный момент в кабинете остались лишь мадам Тютчева и сама государыня, тяжелым взглядом смотрящая на нее.
— Анна Федоровна?..
— Это правда, Ваше Императорское Величество, — склонила голову Тютчева.
— Значит, те жандармы… Почему я узнаю о случившемся спустя несколько месяцев? Нет, — вдруг нахмурилась Мария Александровна, — как Вы это допустили? Где были Вы в этот момент?
— Я прошу Вашей милости, Ваше Императорское Величество, — не поднимая глаз, она тяжело сглотнула, — я покинула Великую княжну лишь на минуту, а когда вернулась… — она замолкла, стараясь облачить мысли в верные фразы, — Ее Высочество едва не упала на выставленный княжной Голицыной нож. Волей Его Императорского Величества было решено не ставить Вас в известность…
Коротким
Признание Анны Федоровны, до которого она полагала, что слова Ланской — обыкновенная клевета, столь нередкая среди фрейлин, смешало все мысли. Она доверяла Катерине: пусть не так, как находившейся подле нее уже не один десяток лет Тютчевой, но значительно сильнее, чем многим барышням, находящимся в штате. Еще в первую аудиенцию, стоило ей увидеть эти искаженные страданием пронзительные глаза, Императрица прониклась теплом к практически незнакомой девушке, волей Творца ставшей спасительницей ее сына. Еще тогда она поняла, что этот чистый, светлый ребенок не может иметь никакого отношения к произошедшему, даже если бы подтвердилась вина князя Голицына; еще тогда она пообещала взять княжну под свою протекцию. И за все время, что Катерина носила шифр, ни разу еще не возникло мыслей об ошибочности первого суждения. Даже когда государыня заметила, как та смотрит на ее сына, она отчего-то осталась спокойна: это не породит скандала. Не навредит Николаю.
Она оказалась права — Катерина предпочла всячески подавлять в себе вспыхнувшие чувства, даже когда сам цесаревич проявлял ответное тепло, нежели воспользоваться положением.
Нить, что протянулась между столь разными во многом женщинами, крепла день ото дня, вбирая в себя те крупицы одинаковых эмоций и чувств, что их роднили. И теперь чужие ржавые ножницы дворцовых сплетен коснулись грязными лезвиями идеально переплетенных волокон.
В словах Анны Федоровны государыня не могла усомниться — ей не было резона лгать. Но и просто поверить в то, что Катерина сознательно решилась на убийство Марии, не получалось. Ради чего?
— Анна Федоровна, оставьте нас, — глухим голосом обратилась к ней Императрица, и спустя несколько секунд тяжелая дверь отворилась, выпуская покорно принявшую высочайшую волю даму.
Этот звук, похоже, вывел Катерину из оцепенения — пустые глаза, утратившие чистоту зелени, встретились с прозрачной синевой, чтобы увидеть совершенно неожиданную боль.
Не ту, что могла бы сопровождать человека, познавшего предательство. Не ту, что могла бы сбить с ног мать, каждую минуту тревожащуюся за своего ребенка. Но ту, что испытывала государыня, всей душой желающая облегчить страдания своего народа.
Даже после всего она продолжала верить.
Ошеломленная, Катерина резко встала с кушетки, желая броситься вперед. Парализованные страхом ноги отказали уже на втором шаге, соприкоснувшиеся с твердым полом колени не ощутили удара, почти не смягченного пышными юбками. Опустившаяся голова позволила скрыть лицо, по которому уже потекли бессильные, но отчего-то не постыдные, слезы.
Она должна была все рассказать.
***
Но если Катерина могла хотя бы молить о снисхождении, веря, что Императрица будет столь милостива, что в качестве наказания позволит просто отбыть из России, то новому узнику третьей камеры Алексеевского равелина не приходилось даже уповать на Господне чудо — в том, что цесаревич добьется самого строгого приговора из всех, что предусматривались законом, не было сомнений. И даже то, что его преступление не носило характер «государственного», не давало шансов на помилование: при желании Наследник престола позаботится о том, чтобы заключенного казнили как особо опасного преступника. Оставалось лишь ждать, когда его вызовут во внутренний двор для расстрела.
Скорбел ли он? Раскаивался ли?
Скорее, жалел.
Жалел о том, что неверно истолковал слова гадалки. О том, что здоровье матери скорбным известием
С самого детства Сергея преследовали высшие силы: он родился болезненным, приглашенный осмотреть мальчика медик заключил, что ребенок едва ли протянет неделю. Графиня Перовская, для которой первенец был слишком желанным — более шести лет она не могла понести, а из двойни второй сын оказался мертворожденным — от переизбытка чувств слегла на трое суток и за эти дни извела мужа своими тревогами и слезами. Горе ее было таково, что предложил бы ей кто сделку с самим дьяволом, она бы решилась на нее без раздумий. Граф Василий Николаевич сдался уже на вторые сутки, распорядившись собрать всех знахарок не только Алексеевского, но и соседних уездов, и тем же вечером ему привели пятерых, среди которых каким-то образом затесалась женщина, которую в родном селе колдуньей за глаза звали, однако умения во врачевании признавали. Что она сделала с новорожденным, так и осталось для всех тайной, но тот не только отведенную ему неделю прожил, но и вступил в отроческий возраст, не встретившись больше ни разу с хворью. И все же, Вера Иосифовна, сдувающая пылинки с сына, беспокойства не уняла — слова мадам Ленорман*, которую она посетила незадолго до кончины последней, цепляли острыми когтями сердце: «Быть тебе матерью через четыре года, но ты переживешь своего ребенка». Стоило только маленькому Сергею хотя бы царапину получить, графиня приходила в ужас и срочно требовала к нему медика. Граф Перовский хоть и считал тревоги супруги беспочвенными, ничего ей не говорил, списывая все на излишнюю привязанность к первенцу. Тем более что кроме Сергея детей у них больше не родилось — младшие сыновья были приняты в семью одиннадцатью годами позднее.
Вскоре оказалось, что и он сам разделяет мнение матери о существовании потусторонних сил: будучи маленьким, он порой рассказывал родителям, что на литургии видел ангела, или же ночью на кухне кошка сливки с крынки лакала, хотя в усадьбе отродясь кошек не водилось. Перед его первой «дуэлью», которую он устроил с соседским мальчишкой для разрешения спора, ему приснилось, что он падает с лошади и получает перелом позвоночника: проверка сбруи перед выходом показала, что ремни действительно были подрезаны так, чтобы седло в определенный момент соскользнуло, что привело бы и к падению наездника. В возрасте пятнадцати лет он сознался матери, что помнит случай из детства, когда носившую под сердцем ребенка графиню душил какой-то мужчина, и он до сих пор не понимает, того ли незнакомца винить в отсутствии у него брата или сестры. Пришедшая в ужас Вера Иосифовна созналась, что ситуация имела место быть ровно перед рождением самого Сергея, и откуда ему стало это известно — не может взять в толк.
Чем дальше, тем больше необъяснимых моментов происходило в жизни юного графа, а после того, как мать ему однажды рассказала о частично уже сбывшемся пророчестве мадам Ленорман (разговор был вынужденным, поскольку графиня уже не знала, как отговорить импульсивного сына стреляться), стал проявлять еще больше осторожности и прислушиваться к знакам свыше.
На одном из светских вечеров в Петербурге Сергею довелось попасть на сеанс какой-то гадалки: та долго крутила его раскрытую ладонь, что-то бормотала себе под нос, даже палец ему уколола, и потом изрекла, что жизнь его зависит от женщины с родимым пятном на левой кисти. Ничего не понимающий молодой граф потребовал объяснений, на что предсказательница лишь отмахнулась от него, мол, ей подробностей тоже никто не дает. Никакие мольбы и угрозы не помогли: единственное, что сумел выбить из нее Сергей — будет эта женщина всегда рядом, и смерть ему не страшна. Увидевший в том возможность обойти пророчество мадам Ленорман и тем самым сберечь здоровье матери, излишне опекающей его, молодой граф воспрянул духом. Правда, все осложнялось лишь непосредственными поисками незнакомки.
Княжна Голицына врезалась в его память с первой встречи на одном из столичных балов — сложно не обратить внимания на барышню, настойчиво просящую подтвердить то, что он ангажировал ее на танец еще до начала торжества. Совершенно ничего не понимающий Сергей, у которого от сбивчивой и быстрой речи кружилась голова, дал свое согласие лишь потому, что отказать пронзительным зеленым глазам, с такой мольбой смотрящим на него, было невозможно. Спустя минуту рядом возник незнакомый ему джентельмен, ради которого и разыгрывался спектакль в одно действие.