Плачь обо мне, небо
Шрифт:
— Ваша сестра была влюблена в графа Перовского?
— Ирина, она… она никогда не демонстрировала своих чувств открыто. Ей определенно польстило его внимание, она отчитывала меня, когда я в шутку зачитывала письма, что доставляли ей от графа, из чего я могу судить, что они не были ей безразличны. Впрочем, это могло быть и простым желанием попрекнуть меня в плохих манерах — Ирина всегда следила за нашим воспитанием куда строже, нежели даже маменька.
Цесаревич потянулся к высокой стопке бумаг, находящихся справа от него, похоже, намереваясь что-то найти в них. Катерина с необъяснимой для себя тревогой следила за тем, как папки раскладывались на несколько кучек, как нетерпеливо перебирались листы, похоже, опознаваемые по одному лишь заголовку — так быстро изучить их
Словно бы невзначай коснувшись его руки, когда решилась поднять ту же папку, что и Николай, она вздрогнула и стремительно — уже совсем не случайным жестом — дотронулась тыльной стороной ладони до его лба.
— Ваше Высочество! — она в ужасе округлила глаза. — Вам стоит немедленно лечь.
— Оставьте, Катрин, — поморщился Николай, опираясь спиной о письменный стол и делая глубокий хрипящий вдох. — Это всего лишь легкое недомогание.
— Вы выглядите так, словно не спали несколько ночей, и способны соперничать с любым драконом по температуре дыхания. Это называется легким недомоганием? — невольно она повысила голос; цесаревич стиснул зубы — похоже, громкие звуки доставляли ему дискомфорт.
— Это не смертельно.
Катерина закатила глаза. Потрясающий ответ. И невероятное упрямство.
— Я позову гоф-медика, — она намеревалась было подняться на ноги, но на запястье сомкнулись горячие пальцы, вынуждая остаться на месте.
— Не нужно, Катрин, — Николай качнул головой, не обращая внимания на ее укоризненный взор, — мне уже легче.
— Если побелевшее лицо — это легче, я боюсь спросить, как Вы будете выглядеть, когда Вам станет хорошо. Вы можете встать?
Получив утвердительный кивок, она подала вторую руку все так же удерживающему ее за запястье цесаревичу, помогая ему осторожно принять вертикальное положение. Бумаги были забыты как нечто незначительное: сейчас следовало дойти до кушетки, раз заставить Николая забыть о делах на сегодня невозможно. Подкладывая ему под спину сразу две подушки, чтобы не создавать напряжения в спине, Катерина надеялась было все же отправиться за доктором Маркусом или Здекауэром, но не отпускающий ее руки цесаревич, как и всегда, не позволил этого сделать. Он тяжело дышал, и ни в какое улучшение состояния не верилось, но, тем не менее, старался выглядеть как можно более спокойным и даже слабо улыбался.
— Побудьте рядом, Катрин.
Это было просьбой. Не приказом. Под ее пристальным взглядом он разомкнул пальцы, освобождая ее, но блеклая синева покрасневших глаз была хуже любых оков. С усилием сглотнув, Катерина все же соскользнула с обитой бархатом кушетки.
— Я должна идти, Ваше Высочество.
Склоняясь в реверансе, прежде чем исчезнуть из кабинета, она старалась не смотреть на Николая: она должна была оповестить медика. И должна была еще несколько минут назад быть у государыни.
***
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 19.
Сразу после торжеств двор должен был переезжать в Царское Село, что происходило ежегодно в середине весны, однако на сей раз высочайшие планы пришлось отложить на неопределенный срок: вечером камердинер доложил государыне, что Его Высочеству нездоровится — цесаревич был непривычно бледен и как бы ни старался скрыть недомогания, в обед отменил все запланированные встречи и занятия, вынужденный лечь от охватившей его слабости. Доктор Шестов, находящийся в личном штате Наследника престола, успокоил Императрицу: ничего серьезного не произошло, всего лишь легкая простуда, и никаких препятствий отъезду в Царское Село нет. Однако ночью проявились боли в пояснице, из-за чего Николай проваливался в короткий сон, а потом вновь просыпался, стараясь удобнее повернуться и тем самым облегчить свое состояние, но спустя некоторое время едва затихшая
Утром цесаревич даже не смог подняться с постели, его мучил жар, однако осмотревший его медик продолжал стоять на своем: это только простуда, а она скоротечна. Испарина на лбу больного — добрый знак, после которого болезнь обычно идет на спад. Уверяя Императрицу в том, что приготовления к переезду останавливать не нужно, разве что придется все же немного отсрочить дату, Шестов остался дежурить у постели цесаревича, периодически разводя для него лекарства и охлаждая лоб. В спальню не допускали никого, особенно остальных императорских детей, чтобы те не заразились, и единственной, кто все же несколько раз за день зашел к больному, была Мария Александровна: словам Шестова она верила меньше, чем мнению Здекауэра или Маркуса, а потому просто ожидать выздоровления сына не могла.
Тревожно всматриваясь в его белое, почти такое же, как цвет идеально накрахмаленных простыней, лицо, она хмурилась и в который раз задумывалась о том, чтобы позвать к сыну еще кого-нибудь из врачей. Но только так, чтобы об этом не стало известно супругу — тот и без того часто укорял ее в излишне трепетном отношении к первенцу, полагая, что именно ее желание опекать и защищать превратило Наследника престола в изнеженного и болезненного мальчишку. В сравнении с младшими братьями, особенно с Александром, Николай и вправду казался каким-то хрупким, что беспокоило не только Императрицу, но и самого цесаревича, однако как бы он ни старался укрепить здоровье и выносливость, все было тщетно. Порой Марии Александровне думалось, что в недугах сына виновата именно она, так же плохо воспринимающая суровый климат северной столицы, вынужденная часто ездить на курорты и получать как можно меньше поводов для волнений. Первая дочь, Александра, Лина, как любовно звал ее отец, скончалась в возрасте шести лет, и ее здоровье внушало не меньшие опасения на протяжении всей жизни, нежели здоровье Николая.
— Насколько мне известно, Его Высочество вскоре отправляется заграницу? — обернувшись к государыне, произнес Шестов. — Ему будет полезно посетить воды: морские купания укрепят здоровье.
— Полагаете, стоит в маршрут включить Либавы?
Балтийское побережье было уже почти привычным пунктом, однако на сей раз не значившимся в плане, подготовленном графом Строгановым. Мария Александровна предполагала, что сын будет находиться вместе с ней в Бад-Киссингене, но если это необходимо…
— Я бы рекомендовал Голландию — Скевенинген хорошо зарекомендовал себя.
Оспаривать слова личного медика Наследника Престола никто не стал.
***
Сашенька уже вторые сутки с беспокойством наблюдала за Катериной, которая словно отгородилась от всего мира: задумчивость, так ей несвойственная, теперь была столь сильна, что она могла не расслышать адресованного ей вопроса даже с третьего раза. Взгляд ее постоянно блуждал где-то, даже если перед ней находился собеседник; порой она вздрагивала, словно приходя в себя, и начинала тревожно осматриваться. Свободные минуты она проводила в дворцовой церкви, где долго и горячо молилась, порой не сдерживая слез; в комнате всегда сидела с книгой или же перебирала какие-то письма, изымаемые из плотного свертка. С ней что-то происходило, и Сашенька едва ли могла с точностью сказать, только ли внезапная болезнь Наследника Престола была тому виной. Но спрашивать боялась: знала, что ответов не получит — они делили комнату уже более полугода, но все еще между ними не установилось того доверия, которое бы позволило обмениваться всеми душевными тайнами.
— К Его Высочеству не допускают, — расстроенно покачала головой Катерина, закрывая книгу: она не могла запомнить ни единой строчки, будучи погруженной в тревоги за здоровье цесаревича. На ее настроении сказывалось и состояние государыни, обеспокоенной состоянием сына, уже вторые сутки не встающего с постели: Мария Александровна старалась не показывать волнения, однако от фрейлин ее бледность и отстраненность не укрылись, а сделать соответсвующие выводы труда не составило никому. Хоть и некоторые из них предположили, что виной тому новое увлечение государя.