Плачь обо мне, небо
Шрифт:
И, избегая нового пересечения взглядов, выскользнула из того уединенного пространства между камином и недвижимо стоящим цесаревичем, подавляя облегченный вздох. Холодные пальцы все еще подрагивали, а тело чувствовало тепло, что впитывало те недолгие минуты.
Лишь бы ночь не стала бессонной.
***
Германия, Дармштадт, год 1864, сентябрь, 30.
Это утро на исходе сентября было не по-осеннему погожим: солнечные лучи пробирались сквозь плотные ткани так, будто лето грозилось пойти на второй круг, на небе облака словно опасались появляться, дабы не портить его ослепительную синеву, птичьи трели сочились радостью, как в день, когда
Правда, Катерину не уберег.
Мысль о сестре отдалась глухим раздражением. Впрочем, не столько о ней, сколько о её назначении фрейлиной и о том, что за этим последовало. Быть может, батюшка именно потому и не желал видеть у дочерей шифр – знал, чего удостаиваются молодые барышни, если обладают хоть немного приятной наружностью. А если вспомнить о постоянных интрижках государя, удивительно, что он сам еще не оказал знаков внимания Катерине. Или же просто князь Петр об этом был не осведомлен?
О том, что сестра поддалась губительному влиянию царской фамилии, он узнал из писем дядюшки, с которым едва ли поддерживал связь, но все же получал изредка новости, да и сам пару строк отсылал. Просто потому, что кровь – не вода, приличия соблюдать следовало. Отчасти князь Петр не был даже удивлен полученным известиям: то, что Катерина получила шифр, было отчасти ожидаемо, хоть и стоило её укорить, что против воли батюшки она лично просила аудиенции и места при Дворе. Но все же, если она осталась в России (вопреки случившейся трагедии, венчание с графом Шуваловым не отменилось), чем еще могла заняться дворянка, получившая воспитание высокого уровня? Мало что могло бы ей подойти кроме фрейлинского платья. На это князь Петр мог закрыть глаза, скорее порадовавшись за то, что хотя бы Катерина будет счастливой, но её роман с Наследником Престола…
Он стиснул зубы, вперившись яростным взглядом в какую-то скульптуру, размещенную подле лестницы, и шумно выдохнул, прежде чем занести ногу над мраморной ступенькой.
…был возмутителен.
Хотя бы оттого, что Катерина потеряла голову и отменила венчание, о котором договаривался еще её батюшка. Как брат, радеющий за счастье своей сестры, князь Петр понял бы и принял, если бы она отказала графу Шувалову ради кого-то своего круга. Конечно, выплата компенсации бы затруднила её положение, но с этим можно было бы смириться. Однако пойти на такой глупый, абсолютно недопустимый шаг ради какого-то мимолетного увлечения человеком, для которого она никогда не станет больше чем любовницей, а то и будет забыта спустя неделю – это попросту не укладывалось в голове князя Петра. Ему казалось, он знал сестру до последней тайной мысли в её сердце. Выяснилось же, что не знал вовсе.
Какими же обещаниями должен был увлечь её цесаревич, чтобы она убила в себе все разумное?
На протяжении всего времени, пока длился этот роман (к слову, его продолжительность вызвала немалое удивление), князь Петр отстраненно следил за его течением, но никак не вмешивался в ситуацию, пока дело не приняло опасный оборот и в новом письме не стало известно о не состоявшейся свадьбе. Более
Отчасти в том была и её вина, что пошла на поводу у сердца, но кто б мог всерьез укорить в том юную барышню? Единственный, кто заслуживал кары – Наследник Престола, поигравшийся с её чувствами.
И как удачно подвернулось поручение герцога Лейхтенбергского, при Дворе которого князь Петр служил уже несколько месяцев: визит в Дармштадт для аудиенции лично у цесаревича – прекрасная возможность расставить все точки над и.
Даже если это ему будет стоить офицерского чина.
Слуга, исполнявший роль провожатого, жестом сказал ожидать, после чего постучал в высокие двери и, спустя пару секунд, исчез за ними, чтобы вернуться через полминуты и уведомить, что Его Высочество примут князя как и назначено, в половину одиннадцатого. И откланялся.
Князь Петр, сложив руки за спиной, прошел к узкому окну, открывающую взгляду небольшой сад, где сейчас не было ни единой живой души, если за оные не принимать охрану, рассредоточенную между деревьями и на пересечениях некоторых дорожек. Утро постепенно теряло свое очарование, становясь по-осеннему выцветшим и промозглым от ледяных порывов ветра. Пение птиц сквозь стены замка доносилось едва-едва и уже не казалось таким восторженным. Хотелось быстрее покончить со всем и отправиться в Карлсруэ, свидеться с сестрой.
– Вот ведь бесстыжая! – женский возмущенный возглас, раздавшийся где-то по правую руку, возможно, не привлек бы внимания ушедшего в прежние размышления князя Петра, если бы не упоминание Наследника Престола в очередной сплетне. – Ладно б раньше, но цесаревич теперь обручен! – голос стал тише (по всей видимости, сплетница вспомнила, где находится), но все так же сочился ядом.
Её недовольство поддержала другая, более сдержанная в своих эмоциях:
– Этого стоило ожидать – неспроста ж она вернулась ко Двору раньше срока. Mademoiselle Жуковская говорила, что она замуж выходит на Покров, так что раньше ноября не должна была вновь в свите появиться.
Внутри натянулась тонкая стальная нить, что грозилась лопнуть, стоит прозвучать еще хоть одному слову; слишком много совпадений. Едва повернув голову в сторону голосов, князь Петр краем глаза увидел двух фрейлин, пристроившихся на низких колченогих стульчиках где-то в паре десятков футов от него. Они едва ли обращали внимание что на слуг, периодически проходящих по коридору, что на ожидающего приглашения в кабинет офицера – стремление раскрыть чужие альковные тайны было выше любых правил приличия.
– И ведь сама рассказала о том, что провела ночь с цесаревичем! Как только язык повернулся, будто похвалилась! – продолжила плеваться ядом первая, явно дрожащая от выплескивающихся наружу эмоций. – Надеюсь, на сей раз это ей с рук не сойдет и государыня отстранит её от Двора!
– Императрица слишком благоволит ей, – не согласилась её компаньонка. – Даже за покушение на Великую княжну не наказала.
– La goutte d’eau finit par creuser le roc – и государыня не все спускать с рук ей будет. De toute facon**, с каждой новой провинностью список грехов mademoiselle Голицыной растет. И она это знает, раз утром покинула Дармштадт. Меня теперь мучает интерес, как будет себя вести эта невинность во плоти, когда прибудет принцесса.