Пламень
Шрифт:
Обнимал радостно и горячо Николу. Тряс его за плечи любовно. Целовал в макушку. А Никола, горько опустив голову, маялся:
— Где Люда?.. Нету Люды!.. А без Люды мне и жизнь не в жизнь, дед!.. И не жалко было б, коли б с Крутогоровым одним она путалась… А то… Эх!.. Дед!.. Душно!.. Нету мне места на земле!..
— Хо-хо! Огонь мой?.. Людмила?.. — блестел белыми крепкими клыками лесовик. — Никому ей не понять, Микола… Земля — радость?.. И Людмила радость!.. А и муки… Кого полюбит Людмила, того и замучит… Так-тось!.. А ты
— Дыть, земля у господ уся?.. — фыркнул сзади оборванный какой-то, свирепый мужик. — Ить нас не пускают по госпотской земле ходить!.. А коли ежели земли нету, какая тут жись, а?..
— Земля — будет!.. — лихо взметнул белой гривой Поликарп. — Хо-хо! Будет глад, трус, мор, война… а потом земля!.. Ей, хлеборобы… Радуйтесь! Веселитесь!.. земля — радость!
Низкая, юркая старуха с горящими, выжженными солнцем глазами, подвернувшись молчком, вцепилась в широкую лесовику бороду. Заверещала:
— У-у, слепой черт… греховодник!.. У раю хрусталь-ны дворцы… золоты палаты… Молочны да медовы реки… А туто што?.. Што мы туто видим, а?..
— Хо-хо-хо!.. — захохотал Поликарп, подняв густые седые брови, нависшие над черными пустыми ямками, словно лес. — Выжги сабе глаза… Вот и увидишь… Чудо увидишь!.. Так точь. А золото ето да хрусталь вылетит у тебя из головы… Како тако золото?.. Хрустальны палаты?.. Слышь, шумит-гудет уверху?.. Вот те и палаты!.. А запахи чуешь сердцем?.. Тут тебе и рай…
Светло и радостно улыбаясь, посадил старуху бережно к стене. Взял седую ее, крохотную голову в огромные свои мозолистые руки. Поцеловал ее в макушку, закрывая лицо ее белой широкой бородой, пересыпанной рыбьей чешуей и тмином…
— Так-тось, старух!.. А и то хорошо, что ты на небе рая ждешь… Хорошо!.. Коли люди маются, тоскуют оп царстве… иншем… Хо-хо! Тут радость есть… Ух. И рад же я!.. Всему рад… Ух!.. — ухал неугомонный, веселый, вешний кудесник, древней землей вея, запахом диких лесов.
За проходом, толпы кликуш, смятенного, бушующего Николу облепив, рвали его за ковнер остервенело. Бредили:
— Ай!.. Красавчик!.. Царевич!.. Ай, цалуй!.. Горячей!..
— Га-а!.. Жулье!.. — гремел, люто метаясь под душными срывами, глузжа кулаком кликуш, Никола. — Все кровопивство!.. Собрались идить на двуногих зверей… А идить не с кем!.. Все разбрелись… Эх, Крутогоров, Крутогоров!.. Затеял ты, да… Эх… Земли!.. Земли! черт вахлатый!.. — совал он в грудь сонного косматого мужика. — Земля, думаешь, сама к тебе придет?.. Землю надо взять!.. Коли пойдут мужики на города… сокрушат живоглотов — будет земля!.. А так, не будет до скончания века!.. Чего губы развесил, мурло? Медюлян! Га! С бою, говорю, надо взять, землю-то!..
— А ты ча лаешься? — сонно водил мужик впалыми, мутными глазами. — Ето б надо вумственно… Што б без смертовбивства… без озорства… може, земля И досталась бы нам… А то, бают, и в Думе таперь собрались озорники… На царя лаются… Ну, царь оттово земли и не дает… Надо б тишком да ладком… А ужо, коли ладом не дадут… можно и с смертовбивством… Вумственио надо только ето…
Никола, в упор глядя на мужика, молчал, угрюмый. И вдруг, сорвавшись, загрохотал, словно гром:
— Га-а… Его душат, а он тишком да ладком… У-у, шишига лесная! Кру-ши-ть! Га-а!.. Взорвать проклятую эту планиду!.. Сжечь!..
В далекой и темной глуби пещеры рдяный вспыхнул огонь. Больные и одержимые, задыхаясь, давя друг друга и карабкаясь по уступам пещеры, двинулись к глухому окну затворника.
А из-за окна, сквозь сумрак, прорезываемый красно-зеленым светом лампад, из неведомой застенной пещеры, откуда слепым и жутким несло холодом, вахлатый, черный, обросший мхом затворник подавал древний неведомый голос:
— Кто мне верит?.. Кто меня любит?.. За мною!.. В низины!.. То-то любо будет!.. В сердцевину земли!..
Толпы, притаив дух, молчали сокрушенно. Не шевелились. Только сонный мужик сзади робко и низко кашлянул:
— О-о-о… На небе был… В самом что ни на есть Божьем чертоге… Ай в землю прострунул… К нашему брату, мужику… Вумственно надо об этом говорить!..
— Любите сердце земли! — суровый и вещий раздавался в глубине пещеры клик. — Кто не познает земли, тот не увидит и неба… Не бойтесь зла! Не бойтесь ненависти! Это зажигает любовь… Вы мне верите?.. Дети!.. Верьте всему и всем… То-то любо будет!.. То-то верно…
Неугомонный Никола могутными ломал, крепкими руками острые выступы камней вокруг окна, брызгая на стены горячей раскрытой кровью…
— Га-а!.. Не в-ерю!.. — маялся он. — Все кровопивство!.. Ты тут пособрал к себе народ… А Крутогоров… с кем пойдет!.. Ты слыхал про Крутогорова?.. Живоглотов идет Крутогоров крушить!.. Двуногих зверей… Тебе это любо али нет?..
— Крутогоров — сын мой родной!.. — дрогнув сердцем, вскрикнул затворник глухо. — Крутогоров и я — одно. Благословляю его на битву! Дух мой с ним всюду…
Уткнувшись русой окровавленной головой в окно, впился Никола раскаленными, налившимися кровью глазами в черного обросшего затворника.
— А Люда?.. Жонка Крутогорова? Не верю!.. Кто ты такой, штоб тебе верить?..
— Я — Феофан!.. — глухо проговорил затворник. В бледном сумраке ближе земляной, замшелый затворник подступал к окну, застя собой зеленый свет лампад и вея древними снами:
— Я — предтеча Светлого Града!.. А путь ко Граду — через низины… Я — дух низин! Я — Феофан!.. А сын — Крутогоров — свет… Крутогоров — сью мой возлюбленный!..