Пламя клинка
Шрифт:
— Отчего не поверил? — спросил Димитрис.
— Ну мне-то откуда знать? — удивился свирфнебблин. — Это, ваше благородие, вы у судьи спросите; как по мне, дело было ясное. Мертвый старик да сынок его, кровишша повсюду, чего ж тут думать?
— А ежели и правда разбойники? Краденое нашли?
— Как теперя узнаешь? — Свирфнебблин пожал плечами. — Ежели и нашли, то приставы забрали себе и рапорт бы не подали.
Димитрис покачал головой.
— Так что с ним?
Он заглянул в камеру.
Узник
— Хотел на цепи повеситься, — доложил тюремщик. — Да руны охранные вовремя зазвенели; повезло еще, что в дознавательской колдун оказался, отчет писал об облаве. Вот и откачал дуралея.
— Повезло? — Димитрис нахмурился. — Так разве нет у вас целителя для колодников?
У тюремщика глаза полезли на лоб.
— Нет, ваше благородие, зачем им еще целители? Все равно кто на плаху, кого на шишигу, а прочие так в камерах и сгниют.
— Непорядок, — пробормотал Димитрис.
Вынул небольшой свиток и сделал пару пометок.
«Ишь, — пронеслось в голове свирфнебблина. — Бляху не успел получить, а туда же, порядки новые наводить. Либерал паршивый».
4
— С этим что?
Они подошли ко второй камере.
Там сгорбился человек, с клеймом на правой щеке. Даже эта уродливая печать не могла испортить красивое, благородное лицо дворянина.
Его рубаха порвалась, сильно запачкалась, но было видно, что она шелковая, а на манжете Димитрис разглядел монограмму.
— Казнокрад, — пояснил надзиратель кратко.
Заслышав их, узник поднял было глаза, потом еще глубже забился в угол.
К своей миске с кашей он не притронулся.
— Третье письмо вчера написал государю-императору, — негромко доложил свирфнебблин. — Все просит, чтобы дело его боярское собрание слушало.
Тюремщик пожал плечами.
— Мы, конечно, письма эти не отсылаем, тут же, в печи, и жжем.
— Да ну? — недобро прищурился розыскной.
Свирфнебблин мрачно поглядел на него.
— Согласно уставу, — отвечал он. — А мало ли, какое проклятие али болезнь моровую с этим письмом колодочник перешлет.
Добавил злорадно:
— Правила у нас четкие, и мы их все соблюдаем.
Улхарь был очень собой доволен, что так отбрил розыскного; однако Димитрис уже не слушал. Он подошел к решетке, и в глазах его на краткий миг мелькнуло сочувствие.
— Твой приговор? — спросил он.
— Вечное заключение, — ответил быстро свирфнебблин.
Ни к чему, чтобы офицер с колодником говорил — не положено, да и пример плохой.
— Я на него две руны молчания наложил, — пояснил тюремщик. — А то шумит, того, работать мешает.
Димитрис коснулся холодной ржавой решетки.
Узник
— Помни, — сказал ему офицер негромко, — здесь невиновных нет. Раз попал в кандалы, то уже виновен; единственный твой выход — раскаяться.
Пленник встал.
Но Димитрис взмахнул рукой, и грязные железные цепи, глухо зазвенев, натянулись, узнику пришлось сесть.
— Не спорь со мной, — глухо произнес офицер. — Все считают, что невиновны, это еще ничего не значит. Подай прошение в рекруты. Много солдат на войне погибло, там нужны добровольцы.
— Как же?! — забормотал свирфнебблин. — Знаем мы, куда пошлют этих добровольцев — на Черную Реку, в зараженные города.
Он тоже подошел к камере и взмахнул рукой.
— Знай, это смертный приговор! Никто оттуда живым еще не вернулся. Лучше уж тут сиди. Койка есть, жрачка есть, крыша не протекает, чего тебе еще?
— Свобода, — сказал Димитрис. — Лучше жить свободным и умереть, чем всю жизнь прогнить пленником.
— Глупости, ваше благородие! — возмутился Улхарь. — Кому свобода нужна? Выжить любой ценой, вот что самое главное; и каша-то у нас неплохая, сами едим.
Он и сам не мог объяснить, с чего вдруг принялся спорить. Просто все в новом розыскном его раздражало — и молодость, и стремление поступать по правилам, и вера в нелепые идеалы.
— Лучше хоть тут, но жить, — заявил свирфнебблин, — чем сдохнуть в проклятой крепости.
— Это уже ему решать, — ответил Димитрис и перешел к другой камере.
Там, на полу, на куче соломы, сидел огромный детина. Свежий шрам рассекал лицо. Руки и ноги были прикованы к полу — так, чтобы узник не мог даже приподняться.
— Разбойник, — сказал свирфнебблин. — Много душ загубил, да еще насмехался над государем-императором. Завтра казнят на дыбе.
— Здесь пропустил, — бросил Димитрис кратко.
Показал на пустую миску колодника.
— Немедля неси еду.
— Помилуйте, ваше благородие.
Надзорщик засуетился.
— Зачем ему вдруг еда? Все равно же завтра казнят шишижника, так чего кашу переводить?
Димитрис замер.
Обернулся к тюремщику, и бешеный гнев сверкнул в глазах розыскного.
— Если положено по закону кормить темничников, так корми, или вы, стервецы поганые, на этом и наживаетесь?
Кровь отхлынула от лица тюремщика.
— Знаешь, что это? — прошипел Димитрис. — Кража пайка, а значит, расхищение государевого имущества. За такую растрату вечное заточение или дыба.
— Помилуйте, ложка каши, — захлебнулся страхом тюремщик.
Нажиться на ней, конечно, было немыслимо.
Но съесть паек приговоренного к смерти — дело святое. Все равно тот никому не пожалуется.