Пламя клинка

Чекалов Денис Александрович

— Отчего не поверил? — спросил Димитрис.

— Ну мне-то откуда знать? — удивился свирфнебблин. — Это, ваше благородие, вы у судьи спросите; как по мне, дело было ясное. Мертвый старик да сынок его, кровишша повсюду, чего ж тут думать?

— А ежели и правда разбойники? Краденое нашли?

— Как теперя узнаешь? — Свирфнебблин пожал плечами. — Ежели и нашли, то приставы забрали себе и рапорт бы не подали.

Димитрис покачал головой.

— Так что с ним?

Он заглянул в камеру.

Узник

лежал на лавке. Грязный, худой, оборванный, на шее тряпица, намотана кое-как и вся пропиталась кровью.

— Хотел на цепи повеситься, — доложил тюремщик. — Да руны охранные вовремя зазвенели; повезло еще, что в дознавательской колдун оказался, отчет писал об облаве. Вот и откачал дуралея.

— Повезло? — Димитрис нахмурился. — Так разве нет у вас целителя для колодников?

У тюремщика глаза полезли на лоб.

— Нет, ваше благородие, зачем им еще целители? Все равно кто на плаху, кого на шишигу, а прочие так в камерах и сгниют.

— Непорядок, — пробормотал Димитрис.

Вынул небольшой свиток и сделал пару пометок.

«Ишь, — пронеслось в голове свирфнебблина. — Бляху не успел получить, а туда же, порядки новые наводить. Либерал паршивый».

4

— С этим что?

Они подошли ко второй камере.

Там сгорбился человек, с клеймом на правой щеке. Даже эта уродливая печать не могла испортить красивое, благородное лицо дворянина.

Его рубаха порвалась, сильно запачкалась, но было видно, что она шелковая, а на манжете Димитрис разглядел монограмму.

— Казнокрад, — пояснил надзиратель кратко.

Заслышав их, узник поднял было глаза, потом еще глубже забился в угол.

К своей миске с кашей он не притронулся.

— Третье письмо вчера написал государю-императору, — негромко доложил свирфнебблин. — Все просит, чтобы дело его боярское собрание слушало.

Тюремщик пожал плечами.

— Мы, конечно, письма эти не отсылаем, тут же, в печи, и жжем.

— Да ну? — недобро прищурился розыскной.

Свирфнебблин мрачно поглядел на него.

— Согласно уставу, — отвечал он. — А мало ли, какое проклятие али болезнь моровую с этим письмом колодочник перешлет.

Добавил злорадно:

— Правила у нас четкие, и мы их все соблюдаем.

Улхарь был очень собой доволен, что так отбрил розыскного; однако Димитрис уже не слушал. Он подошел к решетке, и в глазах его на краткий миг мелькнуло сочувствие.

— Твой приговор? — спросил он.

— Вечное заключение, — ответил быстро свирфнебблин.

Ни к чему, чтобы офицер с колодником говорил — не положено, да и пример плохой.

— Я на него две руны молчания наложил, — пояснил тюремщик. — А то шумит, того, работать мешает.

Димитрис коснулся холодной ржавой решетки.

Узник

поднял глаза, и бесконечная боль отразилась в них.

— Помни, — сказал ему офицер негромко, — здесь невиновных нет. Раз попал в кандалы, то уже виновен; единственный твой выход — раскаяться.

Пленник встал.

Но Димитрис взмахнул рукой, и грязные железные цепи, глухо зазвенев, натянулись, узнику пришлось сесть.

— Не спорь со мной, — глухо произнес офицер. — Все считают, что невиновны, это еще ничего не значит. Подай прошение в рекруты. Много солдат на войне погибло, там нужны добровольцы.

— Как же?! — забормотал свирфнебблин. — Знаем мы, куда пошлют этих добровольцев — на Черную Реку, в зараженные города.

Он тоже подошел к камере и взмахнул рукой.

— Знай, это смертный приговор! Никто оттуда живым еще не вернулся. Лучше уж тут сиди. Койка есть, жрачка есть, крыша не протекает, чего тебе еще?

— Свобода, — сказал Димитрис. — Лучше жить свободным и умереть, чем всю жизнь прогнить пленником.

— Глупости, ваше благородие! — возмутился Улхарь. — Кому свобода нужна? Выжить любой ценой, вот что самое главное; и каша-то у нас неплохая, сами едим.

Он и сам не мог объяснить, с чего вдруг принялся спорить. Просто все в новом розыскном его раздражало — и молодость, и стремление поступать по правилам, и вера в нелепые идеалы.

— Лучше хоть тут, но жить, — заявил свирфнебблин, — чем сдохнуть в проклятой крепости.

— Это уже ему решать, — ответил Димитрис и перешел к другой камере.

Там, на полу, на куче соломы, сидел огромный детина. Свежий шрам рассекал лицо. Руки и ноги были прикованы к полу — так, чтобы узник не мог даже приподняться.

— Разбойник, — сказал свирфнебблин. — Много душ загубил, да еще насмехался над государем-императором. Завтра казнят на дыбе.

— Здесь пропустил, — бросил Димитрис кратко.

Показал на пустую миску колодника.

— Немедля неси еду.

— Помилуйте, ваше благородие.

Надзорщик засуетился.

— Зачем ему вдруг еда? Все равно же завтра казнят шишижника, так чего кашу переводить?

Димитрис замер.

Обернулся к тюремщику, и бешеный гнев сверкнул в глазах розыскного.

— Если положено по закону кормить темничников, так корми, или вы, стервецы поганые, на этом и наживаетесь?

Кровь отхлынула от лица тюремщика.

— Знаешь, что это? — прошипел Димитрис. — Кража пайка, а значит, расхищение государевого имущества. За такую растрату вечное заточение или дыба.

— Помилуйте, ложка каши, — захлебнулся страхом тюремщик.

Нажиться на ней, конечно, было немыслимо.

Но съесть паек приговоренного к смерти — дело святое. Все равно тот никому не пожалуется.